Думаю, что в первую очередь это беда моего тупого зрения, моей неглубины.

А уж потом – особенности ближнего и века, в котором мы с ним бытуем.

С Родительской субботой!

Вот опять началось: кого там можно особо в эту субботу поминать, кого нет…

Да дело ведь не в том. Мы ведь своих усопших родных и друзей всё равно поминаем всегда, дома или в храме, так к чему эти разговоры.

А в том дело, что это суббота – перед Пятидесятницей, перед праздником дня, тск, рождения Церкви.

И вот мы, вся Церковь, живущие как здесь, так и там, собираемся вместе.

Те, для кого Пятидесятница – значима.

Литургия идёт, поют «Трисвятое» в стиле рококо.

Так и видишь жеманно танцующих пастушков в буколических лугах.

В «Истории моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби» Казанова рассказывает, как, находясь под арестом, от стресса бегал мочиться каждые пятнадцать минут:

«…создавалось впечатление, что, в то время как мой встревоженный ум должен был выказывать признаки расстройства из-за ослабления мыслительной функции, мой организм, словно оказавшись в давильне, был вынужден исторгнуть большую часть жидкости, которая с помощью непрерывной циркуляции усиливает мыслительную деятельность человека.»

Ага. Так, значит, оная жидкость и усиливает мыслительную деятельность человека!… Это нам знакомо и повсеместно наблюдаемо, например, в социальных сетях; это по-русски звучит: «моча в голову ударяет».

Ганс Кюнг – о вещах давно, вроде бы, известных, элементарных, в церковной риторике даже несколько набивших оскомину… и тем не менее:

«Это общение за трапезой с теми, кого списывали со счетов благочестивые, для Иисуса не было выражением либеральной толерантности и гуманистического образа мысли. Оно было выражением его миссии и вести: мир, примирение для всех без исключения, в том числе и для моральных неудачников. Высокоморальные люди восприняли это как нарушение всех общепринятых моральных норм, даже как разрушение морали…»

(«Быть христианином», в русском издании 2012 года – «Христианский вызов»).

Проповедь войны собирает сотни и тысячи; проповедь гнева (священного, конечно), осуждения (тоже, разумеется, справедливого), поиска врага и торжества над ним…

Проповедь мира (подлинного, о котором сказано) не собирает почти никого. Такое ощущение… дай Бог, если только ощущение.

Бывали у меня периоды потрясений и оскудений веры внутри себя, куда ж без них… И помню, меня не раз отрезвляла и держала мысль: так вот же есть преподобный Серафим Саровский. (А позже – вот же преподобный Силуан).

А бывали периоды потрясений – снаружи… И тогда я думал: а вот же есть о. Александр Мень. Никуда он не уходил, революций не поднимал. Служил, делал своё дело. (Помню, например, как меня впечатлила трезвость и какое-то одухотворённое вежество его ответов в переписке с о. Всеволодом Рошко о болючих проблемах Церкви…).

Неделя всех святых, в земле Русской просиявших.

Подумал о том, как всё – близко…

Есть у св. отцов выражение «золотая цепь святости».

От первых святых нашей земли, собственно нерусских – варяг Феодор и его сын Иоанн, от юношей Бориса и Глеба, до наших дней, до тех святых (от некоторых остались чёрно-белые иконы в фас и в профиль из следственных дел НКВД), которые чьи-то вот твои – дед, прадед… Золотая цепь, звенья местами в крови, никогда не заржавеет.

«Две ноги на трёх ногах, а четвертая в зубах»…

Полетели инструменты поповского делания – ноги (ломят, опухают, особенно трудно стоять службы; а пить надо было меньше) и зубы (сломался протез; новый стоит кучу денег, а без него никак, ибо поп – работник речевого жанра).