Но там совсем другая я! А если бы попасть туда, то я бы, все делала не так, брала от жизни лучшее.

Так вот, бери сейчас – кто же мешает? И почему не получается, быть совсем счастливыми сегодня?

А может заблудились, когда оттуда шли, из этого прошлого?

У меня нет ответов, а есть только вопросы, и сегодня, когда пишу эти мемуары.

Поэтому, я вновь переключаю канал в памяти, а там: школа, дом, обед в своей комнате.

Только солнце куда – то девалось, ни тепла и ни света. Я стала бояться быть смелой, уверенной.

И хожу осторожненько, словно в тени, только скоро оказывается,

это не тень вовсе, а будто серая жизнь.

Там, за невидимой дверью, осталось мое пианино с пятерками и папа,

который даже пьяный мечтал, чтобы я училась.

А мама ведет себя, словно нет никакой моей школы. Это тоже из – за отчима? Не знаю.

Она вся в нем, перед его приходом, брала швабру и словно летала с ней и с тряпкой, намывая пол.

Только бабушка потом все перемывала, когда мама уйдет на кухню.

Бабушка, мамина мама, с весны до осени снимала домик в деревне, и заодно работала

в сельпо директором, и продавцом в одном лице. У нее целый магазин в распоряжении!

Повзрослев, я туда приезжала с подружками, денег занять или подарочек выпросить.

Она не отказывала. Однажды она привезла и маме подарок, дядю Федю, моего отчима.

Который в городе никогда не жил, и это означало, он порядочный и неиспорченный.

Мать ходила за ним по пятам, охраняя от всех.

После ужина с коньяком на кухне, они шли в большую комнату, называемой – залом! Это в пятиэтажном, панельном доме, тот зал!

Отчима сажали перед телевизором в кресло качалку, а мама рядом на стульчике. И начиналось кино, в прямом, и переносном смысле: мать, размахивая руками, повторяла за героями с телевизора, переводя это все для отчима. Или на свой, одной ей понятный смысл фильма, или новостей.

А мое пианино тоже стояло в зале, рядом с ними, и я скучала по нем!

Но как буду им мешать? Все живут ради глупого отчима, для него!

Почему я, маленькая, должна понимать про взрослых, что они тупые?

Ладно бы еще, если б жили ради папы! Тогда был смысл во всем, в разговорах,

в пространстве вокруг, в телевизоре даже. А теперь словно время убивается.

Наконец то, с кресла раздаётся громкий храп, и мама сгоняет отчима пинком в спальню.

Заметив, что я где – то рядом, мать начинала старую песню:

– Ху(матом) лежишь тут в кресле! – пинала его, потом оборачивалась ко мне

– Ой, страшная девка то выросла, на кого похожа то, ой!

Она знала, я страдаю от хамства.

– Мам, не надо матом ругаться.

– Никто и не ругается, ты что?

И еще сильней ругала отчима, которому хоть бы что. Видимо в местности,

где он рос – это признак нормальной боевой бабы, и мать старалась от души.

– Ишь ты, сучка! – говорил он, не понятно кому, и заложив палец в рот, свистел в квартире.

Конечно бы, мой папа, не смог так общаться, и я не могу.

Вся сжимаюсь от страха, от слов, даже предназначенных не мне.

Однажды я собиралась на улицу, чтобы не слушать эту ругань. Но мать останавливает меня.

– На вот! – и кинула на стол 2 рубля. Она все понимает? Или чтоб я ушла?

По тем временам это деньги, и я уходила.

Но в восемь вечера подругу звали домой.

А я как пойду домой, если там посмотрят в мой лоб: "Два рубля – то взяла? Так изволь"

Не вслух, нет. Мне так казалось, если дают деньги, то надо не появляться дольше.

«Но почему я должна это понимать, я же маленькая».

Иногда случались странные дни, будто нападали ветры торнады.

Сижу вечером у подъезда, жду, когда совсем стемнеет, и мне можно домой.

Захожу, а дома никого, ночь, 3 часа ночи. А они просто уезжали, а мне не говорили,