Николь деликатно хмыкнула, обняла его сзади и, успокаивающе поглаживая волосатую ручищу, сказала:

– Поверь, это была не я.

Ганс тут же обернулся, кривя толстые губы, и я подумал, что он ударит ее. Но Ганс вдруг доверчиво прижался к ней и сказал:

– Тебе я верю.

Потом он снова огляделся по сторонам, злобно сощурившись и напрягая бугристые плечи.

Теперь я старался не смотреть на него, потому что чувствовал, как пульсирует в стокилограммовом теле Ганса темная злая энергия, требующая немедленного выхода.

Как всегда в минуту смертельной опасности, я сначала пошел прямо на нее, демонстрируя непоколебимость и природный пофигизм.

– Я тут тоже не при делах, противный,– сказал Гансу в лицо и быстро прошмыгнул мимо него в прихожую, а потом сразу в коридор.

Дверь хлопнула, но вслед никто не побежал, и я прошел по инерции весь коридор до зеркального холла, прислушиваясь к окружающим меня звукам.

Внизу, на первом этаже, мужики говорили о пиве – грубый басовитый голос заявлял, что пиво должно быть темным и сладким, а шепелявый тенор перебивал его, захлебываясь в собственной слюне, и утверждал, что лучше светлого, но при этом горького пива, на свете ничего не бывает.

Я осторожно перегнулся через перила и сощурился, глядя на спорщиков. Один из них был облачен в бордовую ливрею и сразу стал мне неинтересен, но вот второй мужик был одет в нечто цвета хаки, и мне это очень не понравилось. Но потом я увидел огромную надпись на его спине – «ЧОП ”Корнет”» и понял, что это всего лишь частный охранник, а не человек Акулы.

Я вернулся в номер, беззаботно напевая на всю прихожую: «Ты беременна, это временно», но Ганс уже немного успокоился, сидя на диване рядом с Николь и нервно ее ощупывая, будто искал наркотики или оружие. При этом непрерывно говорил, изливая свою горестную историю на спокойно сидящую девушку:

– …присел в толчке казарменном – в компании, как водится,– ничего такого ведь не думал! Газетку развернул, читаю спокойно, как НЛО в Москве до местных баб докапываются, а тут пацаны рядом вдруг как заголосят! Спрашиваю, что за базар, а они встают все, так и не срамши, и от меня шарахаются, как от инопланетного чудовища. Кричат: «Ганс, ты очко свое видел?» А как его увидишь, в натуре? Рукой провел – чувствую, прилипло что-то сзади. Ну, прилипло и прилипло, мало ли… Оторвал, к глазам подтаскиваю – а это презик! Весь изгвазданный уже, пользованный. Ну и что, думаю, ночь веселая была. А потом меня как током дернуло – я ведь не всю ночь помню, пара часов из башки реально выскочила. И пацаны по лицу моему тоже поняли, что я в себе не уверен. Конечно, такой сразу шабаш поднялся, вилы… Мне теперь вообще неясно, как я в казарме жить буду, без прежнего уважения.

Ганс начал подробно рассказывать Николь, как он жил в казарме с уважением, но ее это быстро утомило, и она убрала наконец маску вежливого сочувствия, резко вскочив с дивана и заорав что есть силы:

– Заткнись уже, придурок! Мне насрать, драли тебя в жопу, в уши или ноздри, ты мне вообще на хрен не нужен, кретин деревенский! Ты принес права другого кретина?! Принес?! Где они, бля?! Давай их сюда и закрой пасть!

Ганс, набычившись, пару минут молча смотрел на девушку, а потом повернулся ко мне.

– Михась, как думаешь, за нее реальный срок намотают, или так, отбояримся, вроде как за кошку?

Я понял, что он не шутит, по особой тряске его кабаньих ушей – перед крепким махачем на него всегда нападала такая странная трясучка, начинавшаяся где-то в районе жирной шеи и заканчивающаяся как раз ушами. Поэтому я быстро подскочил к Николь и успел одним движением зашвырнуть ее в спальню – только она и пискнула.