– Всё в порядке, солнышко. Я же не мучаюсь – это всего лишь медитация по ту сторону темноты и света. Дисциплина сознания.

– Порой твоя дисциплина, которую ты называешь «достижением человеческой воли», – сделав голос как можно глубже, дразнила она его, – лишает тебя всякой человечности.

Леон открыл глаза и пронзительно взглянул на Мизуки.

– Ты права. Прошлое часто лишает нас настоящего.

– Ничего, милый… Ты так и не надумал мне рассказать, что тебя так гложет?

– Я дал себе обет, что не стану тревожить эту могилу.

– Но мне кажется, что это скорее она тебя тревожит.

– Не всегда… Порой бывают дни, когда совпадает множество интересных факторов: погода, физическое расположение в пространстве и состояние духа, ароматы и запахи, окружающие тебя, чувства, теплящиеся в груди, мысли, кружащиеся в голове. Бывает, что всё их невообразимое множество комбинаций совпадает с теми вариациями, что были в далёком прошлом. Было у тебя такое? Протекаешь свой день, и тут вдруг резкий поток на мгновение окунает тебя в прошлое, словно ведро ледяной воды, вылитое на тебя в раскаленную жару, – уже не чувствуешь сполна, но всё ещё помнишь этот ледяной укол. Словно меткий удар кинжала. Словно молния средь белого дня.

– И сейчас тоже была молния? – голос её всегда был мягок, спокоен и очень трепетен, подобно материнской заботе. Так бы его описал Леон, никогда не знавший своей матери.

– Молния… Хм… Скорее снег, пошедший в июне. Ты видишь, как медленно хлопья спускаются с неба, и предвкушаешь то, что они тебе несут в этот раз.

– Предвкушаешь? Разве это приятное ощущение?

– Нет, но оно познавательное. Ничто не погружает тебя вглубь себя так, как то делают кошмары. Сны очень красноречивы, но уста кошмаров вышиты золотом. Лишь научись слушать.

– А что будет, когда ты научишься их слушать?

– Надеюсь, что тогда есть возможность примириться с самим собой.

– Давай тогда я пока тебе помогу помириться с самим собой. Нужна внутренняя гармония! Будешь чай? – приподнялась с дивана Мизуки и парящей походкой направилась к кухне с островком, украшенным миниатюрным бонсаем.

– Конечно, – словно тихий ветер, подобный спокойной гавани, посвистел слова Леон, а затем, приоткрыв один глаз, сделал важное дополнение: – Габа, пожалуйста, любовь моя.

– Ну е-сте-е-е-ственно! – дразнила она его. – Не зеленый, не пуэр, не красный и уж тем более не кофе! Помню-помню!

– Спасибо, милая.

Засыпая у лужайки пышного зелёного бонсая в чайник из циньчжоуской керамики Нисин Тао габа улун Шань Лин Си, Мизуки задумалась. Она подожгла индийские благовония, пропитанные маслом сандалового дерева, и поставила тлеющую палочку на чайный столик рядом с двумя пиалами из Гуанси в форме огненных цветков лотоса. Пропустив первый пролив крутым кипятком, Мизуки разлила по пиалам настой золотисто-янтарного цвета, от которого сразу же по залу разлетелся вездесущий приятный аромат цветочного мёда и восточных специй, тёплые оттенки подвяленного инжира, терпкость красного винограда вкупе с маслянистостью песочного теста.

– Только сейчас поняла, что никогда не спрашивала тебя, почему ты пьёшь только габа улун и воду?

– В габа чае содержится гамма-аминомасляная кислота – уникальное вещество, повышающее мозговую активность и успокаивающее организм. Всё остальное меня будоражит, а я не люблю чувствовать себя, скажем так, на взводе.

– Так всегда было?

– О, нет, что ты. Большую часть жизни я вовсе не знал такого слова, как тревога или страх.

– Пока что-то не произошло?

– Да.

– Что-то, о чём ты мне не расскажешь? – пыталась в какой раз разболтать его Мизуки.