Как жену в курс дела вводил, как на работу звонил – не помнит. Помнит только, как в машине одной рукой лихорадочно искал в телефонной книжке номер маминой соседки, сто лет назад забитый и забытый, под каким именем. Мама тогда сказала, мол, это запиши. На крайний случай.
Крайний и есть.
Наконец в глаза бросились цифры оператора с комбинацией маминого региона. Он? Нажал, обмирая от нетерпения и страха. Он!
– Это Паша. Ну, соседи вы с мамой моей. Узнали? Сходите к ней, что-то она не отвечает. Соседка, не отключаясь, сразу вышла на лестничную клетку и стала звонить в дверь напротив.
Он слышал, как гулко и пронзительно заливается старый звонок, памятный с детства. Тот самый, которым вызывали его на улицу мальчишки… И – тишина в ответ. Потом услышал настойчивый, громкий стук, отдающийся в голове, сильный стук, и опять – ничего.
– Не открывает твоя мама. И звоню. И стучу. Болела она тут сильно. Как бы чего не вышло. Ты бы приехал.
– Еду. Уже.
Он не ехал. Мчал. Летел, как сумасшедший. 700 с лишним километров до отчего дома одолел за семь неполных часов.
О чём думал и что вспоминал в тёплом салоне крутой иномарки сын мамы, которой было очень плохо в это самое время, я не знаю. Плакал ли, ругался или кричал, бил ли по рулю в приступе бессилия – это мне неведомо. Но думаю, всё это делал. Живой же. Не железный.
На часах было ровно 12 ночи, когда он влетел на второй этаж родного дома. Долго не мог попасть ключом в замок, открыл наконец, рванул дверь, бросился в спальню к маминой к кровати.
Мама была жива. Она протянула к нему руки и погладила сыночка по голове. Говорить не могла. Уже.
Он схватил горячую и отчего-то совсем невесомую маму на руки, кое-как примостил сверху ватное старенькое одеяло, и, не закрывая дверей, бросился к машине.
В приёмном покое районной больницы их приняли. Он держал мамину руку и ловил её ускользающий взгляд.
Но глаза её видели уже другой берег.
В два часа ночи из приёмного покоя вышел сирота.
Утром он вынес мамины цветы на помойку. Ключ от сараюшки с курами, построенной ещё отцом, отдал соседке.
На третий день маму предали земле. Положили рядом с отцом. Старший сын на похороны приехать успел.
Мамин номер ни один, ни другой из памяти телефона не удалили. Рука не поднялась. Казалось, мама ещё может позвонить…
ДЫРЯВЫЙ НОСОК
Она
Дверь хлопнула со звуком выстрела. Женщина осталась сидеть в кресле, поджав под себя ногу.
Вот тебе и субботний вечер в кругу семьи. Блин, ну почему… почему… Из состояния злости и отрешённости вывел странный звук. Непонятный. Оксана напряглась, вслушалась. Осмотрелась по сторонам.
Звук шёл сверху. Муха. Невесть откуда взявшаяся большая жирная муха. Целый бомбовоз. Это она с противным монотонным жужжанием металась по комнате, упорно искала выход, с характерным звуком ударялась со всего мушиного размаха о туго натянутый потолок и отскакивала от него, как от батута. Проследив глазами за траекторией полёта назойливой гостьи, хозяйка открыла дверь на балкон и, размахивая диванной подушкой, как полицейский – щитом, выдворила надоедливое насекомое на холод. Пусть помёрзнет.
Пусть помёрзнет. Может, поймёт, что не прав. Это уже о муже.
Несколько минут назад, раздражённо хлопнув дверью, на холод выскочил Андрей. Муж. Муж – объелся груш. Десять лет. Десять долгих лет – одно и то же. Вместе вроде. А фактически – врозь. Бьюсь, как муха, об его непонимание. Сейчас опять поругались. Сказал, что я – плохая жена. Причину нашёл – дырка на носке. Эх… Как всё задолбало!
Он
Ого. Холодно-то как. Куртку с вешалки схватил тонкую, первую, что под руку попала. Ключи от машины – на тумбочке в прихожей остались. Да и куда ехать? От себя не уедешь.