– Какой ещё свежий воздух! – взорвался Котиль. – Закройте, я вас прошу!

– Правда, дышать нечем, – отозвался один из больных слабым старческим голосом, заворочавшись в скрипнувшей на разные лады кровати.

– Закройте! – страшно заорал Котиль, тяжело вдохнул и выпучил глаза. – Воздух, воздух… к чёрту ваш воздух!

Сестра с грохотом притворила форточку и быстро вышла из палаты; грубости уже готовы были сорваться с ее губ. Пенсионер еще поворочался в постели и проскрипел:

– Молодой, а такой привередливый. В отдельную палату, если такие… требования!

Котиль молчал. Он поглядывал на форточку, словно на чудовище, посаженное на цепь до поры до времени. Четких мыслей в его голове не было, вместо них роились обрывки странных фраз, которых раньше, при молодой и здоровой жизни, он не замечал. Он с ужасом осознавал, что форточкой всё не закончится, а со временем будут возникать новые угрозы, ему станет хуже, и что-то с этим надо делать. Он думал о выхлопных трубах автомобилей, о сладком угарном газе, о приливе сил, который он приносит.

– Чего молчишь? – не желал успокаиваться пенсионер, восприняв молчание молодого строптивого пациента как знак раскаяния. – Ты на себя в зеркало посмотри – какой серый весь! Это от несвежего воздуха, – с апломбом истины в конечной инстанции, не принимая возражений, вещал он. – Свежий воздух, – он назидательно воздел указательный палец, – хорошее питание, физический труд – самое главное. До чего ты себя довел в такие годы? Куришь, небось, как паровоз?

«Точно – курить, – подумал Котиль, – будет легче».

Он никогда не курил, так, пробовал в детстве, позже баловался по пьянке. Но сейчас он вдруг понял, как это люди курят, и почему не могут или не хотят избавляться от этой привычки. Он представил, как подкуривает, затягивается, как горячий дым врывается в легкие, проникает в кровь, в каждую клетку тела, принося наслаждение и рождая силу.

– Сейчас молодежь вся курит и пьёт, – отозвался второй старик с обвисшими щеками и подрагивавшей от нервного тика головой. – Испаскудились, порядка нет…. У меня сын умер. Заболел и умер. А что ж – бездельничал, курил да пил, на работу идти не хотел, вот и умер. На буровой вон зарплата хорошая, стабильная; иди, работай и живи, как человек! А он – вкалывай, говорит, там, как раб. А что ж – просто так деньги дают? И пропала жизнь.

– Да, на буровой хорошо платят, – согласился первый. – Начальник буровой, Бардаганов, молодец, дисциплину держит.

– Да весь город буровая, считай, кормит.

– Так и есть.

– А эти, активисты всякие, протестуют, чтоб закрыли.

– Чтоб люди без работы сидели!

– Враги народа, иначе не скажешь.

– На деньги тех, понятно откуда…

– Сейчас поразводилось сволочей всяких…

– Давить надо, порядок нужен!

– Расстреливать, как при Сталине!

– Был порядок, была страна! А сейчас…

– Но Бардаганов не даст!

– Шею любому свернет!

– Не попустит!

У профессора с утра побаливала голова, он был хмур. Большие, покрытые возрастными пятнами руки он сложил на столе, глаза глядели то на бумаги, то мимо Котиля, сидевшего в кресле по другую сторону стола.

– Я знаю, что это всё не просто так, поэтому не врите мне.

Котиль посмотрел профессору в глаза. Тот поднялся и отвернулся к окну, опустив руку в карман белоснежного халата.

– Мы спасли вам жизнь, – медленно проговорил он, не поворачиваясь.

– А стоило ли, профессор?

Тот обернулся, укоризненно взглянул на посетителя и снова сел.

– Вы так легкомысленно относитесь к собственной жизни! – повысил он голос. – Конечно, стоило! В любом случае – стоило!

– Так что же со мной? Это какой-то эксперимент?