Когда выйдут новости, они даже не поймут, как ошибались. Их глаза округлятся от шока, пальцы задрожат, когда они станут листать ленту. Они увидят. Узнают, что я гораздо больше, чем казался.

Но главное – он увидит. Отец. Особенно он. Тот, кто годами смотрел на меня, будто я тень, недостойная его внимания. Завтра его холодные глаза впервые загорятся.

А я буду стоять в стороне. Молчать. Смотреть, как рушится их карточный домик. И впервые за долгие годы – искренне улыбаться, показывая все свое превосходство.Они все увидят.

***

Сердце колотилось безудержно, а ладони вспотели, несмотря на прохладу в кабинете. Сколько себя помню, тело всегда предательски дрожало перед встречей с ним. Вдох… выдох. Вдох… выдох…

Это не помогло. Но хотя бы отвлёкся.

Место изменилось. Через несколько месяцев после косметического ремонта всё выглядело иначе: зелёные стены теперь темно-красные, а старые стойки регистрации заменили на массивные деревянные. Мрачный стиль, как и сам отец.

Я сделал шаг вперёд, как вдруг…

– Серафим Станиславович! – Ринулась ко мне секретарша. Кто это? Люба? Света? Отец менял их, как перчатки. Её рыжие волосы и веснушки на щеках выделяли среди остальных.

– Милейшая, глубоко извиняюсь, по пути возникли некоторые проблемы. – Я коснулся груди ладонью, низко кланяясь. Девушкам нравится, когда им льстят, даже если это ложь.

– Знаю я вас, Серафим Станиславович, – фыркнула она, – сначала “милейшая”, а потом “зови меня господин”.

“Вика? Лена?” – мелькнуло в голове, но я не стал спрашивать. Их было слишком много, чтобы помнить о всех.

– Он у себя?

– Кто..? ой, да, конечно.

– Простите, а вы…

– Я?

– Невероятно красива, как же я не заметил этого раньше. – Выкрутился я, и взял ее за руку, слегка притянув к себе.

– Э-эй, Серафим Ста… – Смутилась она и отвела взгляд. Малышка. Лет двадцать-двадцать три, не больше. На её лице ещё читалась ученическая наивность.

– Мне пора, – вновь поклонился я, не дослушав. – Если понадобитесь, дам знать. – Слова повисли в воздухе. Она осталась стоять, как истукан.

Надо было её разбудить.

Ладонь резко сжалась на её ягодице.

– Вы… вы… – её голос дрогнул. Гнев смешался с обидой.

Я не слушал. Только почувствовал, как сердце перестало колотиться. Внутри – пустота.

Вдох. Выдох.

Двери в конце коридора. Деревянные, обитые золотой кожей. Как тронная комната. “Здесь – его трон”, – подумал я, глядя на вычурные узоры.

Пальцы скользнули по ладони. В голове – только гул. Зачем волноваться? Я теперь в топе Forbes.

Воспоминание: няни, их лживые улыбки, обещания любви за подарки. Смеюсь. Только он может дать настоящее признание.

Он признает меня. Любой отец признает сына, когда тот встанет выше. Я купил любовь всех, кроме отца. Значит, не хватало денег. Теперь хватит.

Коленки дрожали, но рука уже поворачивала массивную ручку.

Пора.

***

Дверь открылась. В нос ударила нота одеколона – и только потом я почувствовал, как солнце слепит глаза. Тревоги, кажется, исчезли. Или я просто их загнал глубже.

– Здравствуй, я пришел. – Слова вырвались ровно, но внутри всё дрожало, будто крылья бабочки, готовые разорвать грудную клетку изнутри.

– Здравствуй, Серафим. – Отец оторвался от отчета, его голос был так же отстранён, как всегда.

Мы замерли. Минута. Две. Его глаза – стальные, пронзительные. Такие же, как в моих детских кошмарах.

Почему я не могу произнести ни слова?

Он встал, направляясь к буфету. Дорогой напиток – виски или коньяк – стоял в стеклянном шкафу. Взял два бокала.

– Я хотел тебе кое-что сказать…

– Это стоит отметить. – Его рука сжалась на бутылке, как…

– Станислав Андреевич! – Ворвавшаяся секретарша замерла у порога. Её взгляд метнулся между нами, как испуганная лисица. Она протянула телефон, громкость которого взорвала тишину: