Я унесла из Венеции ноги подобру-поздорову ровно четыре дня назад, мало в чем разобравшись, но сильно напуганная произошедшим.

После часов мытарств по узеньким улочкам вдоль воды, когда город окончательно проснулся и наполнился людьми, я добрела до церкви. Пристроилась на скамье в самой середине и меня, наконец, прорвало – горькие слезы закапали из глаз. Ни на кого не обращая внимания, я рыдала, закрывая руками лицо, чтобы не пугать прихожан. На мое счастье, церковь была пуста, возможно, где-то были люди в подсобных помещениях, но каяться в грехах никто не приходил. Ревущую благородно оставили наедине с Богом.

Я проревела, наверное, с полчаса, пока голова не заболела. Потом кое-как собрав мысли воедино, принялась думать, что делать дальше. Единственным разумным решением было – уехать. Уехать как можно скорее. Это означало – вернуться в номер, собрать свои вещи и по-тихому улизнуть.

Словом, обратно в отель меня погнал страх и надежда на то, что он уже ушел. Зацокав каблуками по улочкам города, проскальзывая мимо прохожих, я возвращалась в надежде прекратить этот ужас, не предполагая, что он только начинается. Медленно приближаясь к номеру, прислушиваясь к каждому шороху и шагам, я преодолевала расстояние до двери как испуганный ребенок в доме с приведениями. В коридоре никого не было. Свет лился в узкие окна, освещая пространство отеля. Рука открыла дверь номера, я вошла и замерла. Уши навострились и стали улавливать звуки. Все было тихо. Я также с опаской закрыла за собой дверь, подождала с полминуты, вслушиваясь в тишину, и медленно двинулась осматривать номер. Никого не было.

Я возблагодарила Бога, чуть не прослезившись, и забегала по номеру как полоумная, распахивая настежь ящики гардероба. Вещи стали скапливаться на кровати. Я вытащила кое-как чемодан и ненадолго зависла возле него, снова подумав о главном. Рука медленно дотронулась до папки с моими набросками и чистой бумагой. Я вытащила ее на свет и открыла. Рука схватила папку сильнее, став медленно перебирать сокровища, добираясь до главного – чужого рисунка, испачканного кровью. Пролистав и не заметив в ней никаких изменений, никакой пропажи, даже не поняла своих чувств: обрадовалась я или расстроилась, – резко закрыла папку. Бросила на дно чемодана и начала сборы. Вещи летели в чемодан без разбора, без попытки их хоть как-то сложить и утрамбовать, летели поверх папки с моими набросками и взятым из отеля чужим рисунком, на котором стоял мой кровавый автограф ладони. Туфли швыряла так же, не глядя – почти все оказалось внутри в жуткой куче. Я вздохнула, чувствуя, как бешено стучит сердце, и закрыла крышку. Все было готово, чтобы уйти. Присела на диван, подустав, и зачем-то взглянула на часы. Оказалось, я потратила непростительно много времени, и некстати вспомнила еще кое о чем.

Быстро добежав до ванной, я окинула полочки взглядом, осознавая, что потрачу еще столько же времени. Всплакнула и почувствовало, как сердце разрывается на куски, словно предупреждая о чем-то. Рука начала сбрасывать все, что подворачивалось в косметичку. Я нервничала и мысленно подгоняла себя. То один пузырек не хотел влезать, то другому не хватало места, то сумка выскользнула из рук, рассыпав по полу содержимое. Я взвыла внутри, опустилась на колени и стала шарить руками по кафелю, пытаясь собрать разбросанные пузырьки и флакончики.

Встав с колен с собранными вещами, я вздохнула и шагнула вон из ванной, стремглав желая добежать до чемодана. Пару метров я смогла пронестись, а потом со всего размаху врезалась в мужскую грудь. Сердце разорвалось.