Принимая меня на работу, полковник, наряду с обычной анкетой, вручил мне бумагу, в которой я должна была расписаться, что обязуюсь ни в какие неофициальные контакты с заключёнными не вступать. Я спокойно выполнила эту формальность: разве могла я предугадать, что именно здесь я взойду на Костёр своей любви и сгорю в нём дотла?

Это было полвека тому назад. Я прошла большую школу любви.

Знаю:

– есть Любовь, неподвластная даже Грозной Смерти (мама, сын);

– есть Любовь неумирающая, непрерывно растущая, не подвластная ни времени, ни пространству (Анна Владимировна Тамарченко);

– есть Абсолютная Любовь (к Гуру, к Богу).

А есть и такая, которая как взрыв вулкана, вспыхивает, освещая всё вокруг неземным огнём, а потом, всё взорвав, смиряется и, охладев, умирает навсегда.

Какой была моя любовь к мужу? Той, которая, отпылав, отшумев, превращается в холодный пепел. Пора-пора о ней и забыть?

Но у моего сына есть отец. И Геннадий (на самом деле он Евгений Николаевич) должен помочь мне разобраться, почему именно он, а не множество других, более благополучных претендентов, должен был им стать.

Я зачислена в штат лагеря в качестве преподавателя начальной школы (1-4-е классы), но вместе с другими «совместителями» веду литературу в 8, 9 и 10-х классах. Классы разбросаны по территории лагеря, между уроками мы переходим из одного барака в другой.

Чаще всего занятия проводятся в здании библиотеки. Здесь три комнаты: библиотека, то есть в центре – полки с книгами, ещё одно помещение для занятий – внутри, и одно, самое просторное, читальный зал, сразу с улицы.

Что касается 1-4-х классов, тут я пас. Я не знаю методики, чтобы обучить этих великовозрастных мужиков считать, то есть складывать, вычитать, умножать и делить разные числа. Приходится изощряться… А многие и цифр не знают. И букв тоже. Читать не умеют, писать тем более. В классе два ряда столов. В одном ряду сидят перво- и второклассники, в другом 3 и 4-е классы. Так бывало в деревнях.

Вот с этими четырёхуровневыми учениками мне надо научиться работать. Когда я и они уставали от общего неумения, устраивались «отдушины». Я приносила, например, рассказ Паустовского «Снег» и читала его вслух для всей аудитории.

Звучали и стихи. Уолт Уитмен «Приснился мне город…»

Приснился мне город,

Который нельзя одолеть,

Хотя бы напали на него

Все страны вселенной.

Мне снилось, что это был город Друзей,

Какого ещё никогда не бывало,

И что превыше всего в этом городе

Крепкая ценилась любовь и в ней

Была главная суть,

И что каждый час она сказывалась

В каждом поступке жителей этого города,

Во всех их словах и взорах.

А вот ещё:

Ты, загорелый мальчишка из прерий,

И до тебя приходило в наш лагерь

Много желанных даров,

Приходили похвалы и подарки,

И хорошая пища, пока, наконец,

С новобранцами

Прибыл и ты, молчаливый, без всяких

Подарков, – но мы глянули

Один на другого,

И больше, чем всеми дарами вселенной

Ты одарил меня…

Такие «отдушины» постепенно увеличивались, а всё остальное, хоть и не отменялось, но сокращалось.

Уроки литературы в 8-10-х классах доставляли мне самой радость. Я по-прежнему много читала и об этом свободно рассуждала на занятиях.

Как-то в лагерь явилась комиссия из отдела народного образования. Я не была предупреждена заранее. Они пришли в 8-й класс, там, кажется, учились десять человек. Самый большой класс. В 9-м классе – шесть человек, в 10-м – пять. Припоминаю, я говорила что-то о Пушкине: «Мороз и солнце»… Разбирала по косточкам. Увлеклась. Читала что-то из Белинского о Пушкине. Комиссия дала мне высокую оценку и больше никогда ко мне никто не заглядывал. Я получила репутацию «высококвалифицированного специалиста». О чём позднее будет заявлено даже в моей характеристике.