«Глухомань», «захолустье», «провинция» – эти отвлечённые понятия мне предстоит пережить здесь.

После насыщенной внешними и особенно внутренними событиями жизни маятник качнулся слишком резко – и замер, остановился.

По привычке к ассоциациям помню стихотворение Блока «На железной дороге» как символ глубинки, неподвижности, застоя не только в России, но и во всём мире.

Какое пугающее слово «захолустье», место, где чахнет, задыхается живая человеческая душа.

Не помню, была ли там библиотека. В клубе только кино и танцы.

Зато запомнилось оживление в учительской, когда обсуждалось событие, всколыхнувшее всех: корова принесла четырёх телят!

Тоска… Недаром сказано: в провинции даже дождь – приключение. Но зато я веду литературу в 10-х классах.

Нет, предстоит пройти ещё немалый путь, прежде чем я почувствую себя на месте в качестве «учительницы литературы». Годы спустя…

Пока я ношусь с личными увлечениями и потому создаю «камерный» литературный кружок. Вот где жива память об Анне Владимировне, где рождается атмосфера человеческой доброжелательности, искренности, чистоты, увлечённости…

Такие живые огоньки понесли тогда в мир многие воспитанники Анны Владимировны Тамарченко. И как важна оказалась роль школы, начинаю понимать это только сегодня, оглянувшись в прошлое.

В моей маленькой, но уютной квартирке «кружковцы» появляются почти каждый день. Особенно частыми гостями стали Лида Косоротова и Валя Воронова.

Я подошла как-то (о, опять в фойе, опять перед раздевалкой! Нет-нет, это было не намеренно, только сейчас до меня доходит эта символика) к Вале Вороновой и пригласила её на занятие литературного кружка.

Не помню, в этот раз или в другой я протянула ей Уолта Уитмена со стихом:

Камерадо, я даю тебе руку!

Я даю тебе мою любовь,

Более драгоценную, чем деньги,

Я даю тебе себя самого

Раньше всяких наставлений и заповедей,

Дашь ли ты мне себя? Пойдёшь ли

Ты со мною в дорогу? Будем ли

Мы с тобой неразлучны до последнего дня нашей жизни?

Это вызвало такую ответную бурю чувств с её стороны, что она написала мне длинное послание на нескольких страницах. Оно долгие годы хранится у меня, я перечитывала его иногда. И вновь всплывало в памяти открытое, умное, доброе и грустное лицо этой девушки.

Окончательно убедилась, что мне просто необходимо до конца выяснить этот вопрос. Вы не представляете, Валентина Михайловна, как мне сейчас стыдно за все мои глупости, но я бы очень хотела, чтобы Вы не приняли за оправдания всё то, что я Вам напишу.

В тот вечер, когда я была у Вас одна, я настолько потеряла самообладание, насколько способен это сделать нормальный человек.

Ещё бы! Двумя словами разрушить всё, чем человек живёт изо дня в день в течение трёх месяцев! Мои безумные записи сказали Вам только то, что я ребёнок и «чудо гороховое», но что же случилось с этим ребёнком, они по существу не сказали. Итак, ребёнок берёт на себя обязанность объяснить сам, что же постигло его.

Вам, должно быть, не нравится этот тон? Мне он тоже не нравится, и вообще, начну писать без подобных отклонений.

Итак, проработав в Нязепетровске один год, Дмитрий Филиппович Радьков решил переехать на Украину. Когда начался новый учебный год, мы узнали, что уезжает и Полина Дмитриевна, которая вела у нас литературу, а нам пришлют новую учительницу. Приехали Вы. Пришли к нам на литературу. Кончился урок. Мнения о Вас немногословные: «Ничего. Хорошенькая». И вот Вы ведёте у нас свой первый урок. Как ведёте? Этого не помню. О Ваших первых уроках скажу только одно: Вы относились к нам исключительно по-человечески. Вы говорили не только о литературе, но и о жизни. Вы сказали, что всё идёт не так-то уж и гладко, как нам кажется, и, когда мы выйдем из школы, то увидим, что вокруг ещё много несправедливости. Не буду говорить за всех, но на меня эти слова ТАК подействовали!