Отношения с мальчиками чисты, целомудренны. С ними можно говорить обо всём: о смысле жизни, о самом важном, о самом главном.

Вскоре у меня появится отдельная комната в этом же доме, письменный стол, старинный диван, книжная этажерка, оставшаяся в память о Люде, её настольная лампа с белым абажуром.

Господи! Как, в сущности, мало нужно человеку, чтобы быть счастливым!

Помню, мне стало жаль мальчишек, которые в УПИ лишены литературы так же, как меня в УрГУ лишили любимой математики. Первое время я бегала к Марии Николаевне, у которой всегда припасена заковыристая задачка, и каждый раз уходила от неё довольная своим решением.

Собираясь у меня, мы часто читаем вслух. Запомнилась почему-то одна «Олеся» Куприна.

Я до смешного щепетильна в вопросах преданности нашему товариществу.

Однако кончилось тем, что почти все мальчики нашей компании объяснились мне в своих чувствах, а все девочки влюбились в Геннадия. Там дошло даже до драм.

Виктор Рябов слыл эрудитом. Молчалив, улыбчив, невысокого роста. Зачастил как-то он к нам домой – и всё один.

Однажды попросил налить в стакан воды.

«Тебе сейчас будет дурно!»

Налила.

«Я люблю тебя», – выпалил он и сам выпил воду.

Он и не подозревал, как «обидел» меня: мало ли кто мне нравился?! Например, Рафик! Да и вообще, в те годы мне постоянно кто-нибудь нравился. Однажды выяснилось, что я «влюблена» в пятерых! Так что теперь, предавать друзей?!

Пришлось Виктору выслушать мою длинную проповедь о святости товарищества, о верности, дружбе и т. д. Но он ещё долго донимал меня письмами, стихами, а однажды, провожая меня (я ехала к тётке через лесок), он после моего ухода почему-то упал в снег и отморозил руки. Мы навещали его в больнице, я маячила где-то сзади, считая себя виновной в его болезни, но оставалась непреклонной.

К счастью, он вскоре переключился на другую девочку из нашей компании.

Слава Рябов, его брат, объяснение мне вручил в «письменном виде». Ответа не получил. Мы продолжали общаться как ни в чём не бывало.

Женился он на практике. Пришёл в общежитие, взял чемодан и объявил: «Ну, ребята, я пошёл. Я женился».

Девушка после института томилась в захолустье. Слава увёз её сначала в город, а потом – в Израиль.

Володя Дудырев, оказывается (я через много лет узнала это от Ирины Федодеевой), на день рождения подарил мне картину: на лесной полянке молоденький солдат в гимнастёрке и девушка, а под нею слово «объяснение» мне, как оказалось. Но узнала я об этом через несколько лет. Улыбаюсь и сейчас. Объяснение у нас состоялось у Главпочтамта, и Володя рассказывал мне о Лёне Шапкине. На практике Лёня спал и по ночам во сне называл моё имя, а днём над ним посмеивались ребята, и он стал на ночь бинтовать зубы. Володя предупреждал меня, и я устроила с Лёней разговор о том, чтобы он ни на что не надеялся. Что я ко всем отношусь одинаково.

– Неужели ты так же до двенадцати часов ночи можешь гулять ещё с кем-то?

– Конечно.

Но Лёня жил рядом с тем корпусом, где должен был жить Рафик. И я втайне надеялась, что, хотя бы издали увижу его. О Лёне мама говорила: «Он ходит за тобой, как нитка за иголкой»…

Но ни братья Рябовы, ни Володя Дудырев, ни Лёня Шапкин, ни Андрей Вострецов (хотя одно время мы были чуть ли не «помолвлены»), ни Вася Подкин, и не много-много других не стали для меня никем, кроме товарищей. Все они, по удачному выражению Ольги Ивановны Марковой, «были для меня «как подружки». И всех друзей я любила, но любовью вполне земной, хотя чистой и родственной даже. Но не к замужеству я стремилась, не к созданию семьи. Мне нужна была Единственная моя любовь