А ещё старославянский язык, который читается сухо и формально… И множество других, таких же формальных дисциплин…

«Ненавижу всяческую мертвичину!»

Так почему же я не сбежала из университета? Тайком от родителей я написала уже письмо о переводе в Киев. Жду ответ.

А пока – ещё одно лицо. Я поняла не сразу, что означает появление на кафедре этой невысокой женщины в зелёном платье.

Но студенты всегда знают всё. Сначала по аудитории проносится гул: Анна Владимировна Тамарченко. Потом наступает глубокая тишина. Студенты ловят каждое слово: лучшая из лучших. «Введение в литературоведение».

Наука мне пока недоступна, но низкий хрипловатый голос Тамарченко, отчётливое ленинградское в отличие от московского «что», даже зелёное платье, отозвались в душе неясным эхом. И вот я среди тех, кто записался в её кружок. Помню, что готова была взять любую из предложенных ею тем и она, мягко усмехнувшись, сказала, что «первокурснику интересно всё».

Что потом было с этим кружком? Выбрала ли я тему?

Почему не довелось мне быть на её знаменитом спецкурсе по Маяковскому, куда сбегали от всех преподавателей студенты нашего курса в полном составе?

Нет, не ради одной науки судьба привела меня под своды этих широких и мрачных коридоров (теперь здесь СИНХ, по улице 8 Марта).

Она, а может быть, ещё, великая мамина Мечта – не отпустили меня никуда. Предопределённая свыше встреча состоялась.

Первые два курса промелькнули, не оставив от учёбы ярких следов. Кроме разве экзамена по латыни. Этот курс продолжался два года. Глубокий старик, мёртвый язык и такой страх перед экзаменом, которого у меня не было ни разу в жизни ни до, ни после! Запомнилось чувство: еду в трамвае и страстно хочу, чтобы трамвай перевернулся… Ну хоть что-нибудь случись! Пусть я лучше умру побыстрее, только бы избежать этой медлительной казни, этого позора – я не знаю латынь!

Эбергардт всё-таки внушал уважение: мне было стыдно! Но вот только сейчас по прошествии стольких даже не лет, а десятилетий, подумалось: он, наверное, не мог нас ничему научить, потому что и сам не знал эту латынь. Осталось что-то от старой гимназии… А теперь он уже в глубоком маразме. Как иначе объяснить, что я получила по латыни четвёрку?

Остальные экзамены не запомнились. Все идут по шаблону: сначала зубрёжка, потом лёгкий трепет перед входом в аудиторию, где идёт экзамен, подготовка, рассказ, оценка в зачётку – и ты на свободе. В университете я уже не была так увлечена учёбой, как в военные годы в школе.

Да и то сказать: одной истории КПСС, политэкономии, семинаров всяческих по трудам «классиков марксизма-ленинизма» было более половины от всей учебной программы, в которые я влюбиться не могла! А тройки получать не имела морального права перед семьёй.

Запомнилось: сижу в читальном зале, конспектирую работу В.И. Ленина «Что делать?» Передо мною вопросы к семинару. Какое это мучение – читать и ничего не понимать! Сколько ненависти в каждом абзаце! Сколько ничего не говорящих ни уму, ни сердцу имён политических и идейных противников!

И так все пять лет… А ближе к выпуску ленинская работа «Марксизм и эмпириокритицизм». Громятся один за другим Юм, Беркли и ещё десятки философов, политиков, экономистов! А мы не знаем и, главное, не должны знать, что думали, что говорили, что писали сами эти Юмы, Беркли и другие. Они не правы, и всё тут!

Помню, грызли мы, грызли эту работу, я оказалась почти самой натасканной, потому что экзамен сдала благополучно, а вот многие нахватали за эту работу троек. Тройка не давала в наше время права на стипендию.

На лекциях политического и философского профиля, от которых остался унылый и тусклый свет, сумел выделиться своими