Удивился тому, что пока башню поворачивал, чтоб заднего в колонне жечь, пыхнула в середине пара танков, хорошо пыхнула, добротно, как положено тем, у кого бензиновый двигатель. Успел выпустить всего пять снарядов, шестой в ствол, а уже стрелять не в кого: горит колонна, штуки четыре назад уходят, за дымом не видны. Крутанул прицел и увидел знакомые зеленые силуэты, откатывающиеся с поля боя – первой ротой комбат помог, контратаковал с фланга, когда немцы на него, Бочковского, отвлеклись.

Заряжающий чертыхается: обжег руку, вышвыривая из башни вонючие гильзы, полные дыма, от которого и так дышать нечем.

– Колонна разгромлена. Снаряды на исходе! – доложил комбату.

– Отходите! Можете выйти из боя!

Приказал своим подчиненным, сам туда же прикатил. Отходили, огрызаясь от вылезающих совсем рядом панцеров. Соколов не доглядел – завалился его танк в свежую воронку от бомбы и застрял. Оставшийся без снарядов Бессарабов кинулся вытаскивать своей машиной, взял на буксир, но больше ничего не успел. Сноп искр – снаряд пробил башню, и тридцатьчетверка Соколова вспыхнула не хуже бензиновых немцев. И только мехвод выскочил, покатился колобком горящим по развороченной земле, огонь с себя сбивая.

В командирскую машину что-то с хрустом врезалось – за Бочковского немец принялся, и снарядов у него хватает. Машина с тошным треском встала.

Испуганные глаза у экипажа.

– Чего уставились – быстро к машине, гусеницу натягивать, – прохрипел не своим голосом.

И тут же такой же удар зубодробительный – ткнулся лицом в прицел, кровища потекла двумя струйками. Успели выскочить – еще два снаряда, один за одним в моторный отсек – только искры снопом.

И врезать по немцу нечем, укрылись за убиваемой машиной – а уже из люков дым валит. Охнул, увидев, что горящий танк комвзвода Шаландина, все ускоряясь и волоча за собой дымный шлейф, рванул наперерез немцу. И врезался с таким грохотом, что даже пальбу заглушил. Полыхнуло там столбом. Перестал немец лупить, заткнулся. Зато другие моторами совсем рядом рычат, но нахальство потеряли – осторожничают, медлят. Одно это и спасло.

Утром была гвардейская танковая рота с иголочки, усиленная ротой автоматчиков и батареей противотанковых пушек. Теперь отходили, отстреливаясь от наседавших немцев, один танк без снарядов, двенадцать пеших танкистов да огрызки от усиления. Без пушек и пулеметов, оставшихся на раскуроченных позициях металлоломом рваным.

Немецкие пехотинцы всерьез не преследовали – пыл растеряли, и уцелевшие бойцы, большей частью раненые и контуженные, отстреливаясь, смогли добраться до позиций, занятых бригадой. И оказалось, что уже вечер. Не заметили в драке беспрерывной, под снарядами и бомбами, что день прошел.

Про себя отметил Бочковский, что только два экипажа, уже обстрелянных, остались полными. Его и Бессарабова. Опыт, опыт… Правда, танк потерян, но сейчас уже не 42й год, когда люто не хватало машин, и за потерю брони драли сурово – сейчас уже обученные экипажи были важнее. Танк новый сделать куда проще и быстрее, чем четырех двадцатилетних парней вырастить и обучить. Подташнивало от осевшей в гортани и легких пороховой копоти, и было тоскливо на душе оттого, что потерял таких замечательных ребят. В первом же их бою. Да, немцам наломали металлолома, но опытный танкист прекрасно понимал: хотя размен арифметически получился успешным, но явно видно, что по всему, кроме подвижности, тридцатьчетверки теперь уступают немецким машинам.

И по огневой мощи с длинными дурындами новых тяжелых танков, и по броне. Слишком много рикошетов. У немцев их меньше, если попали – то попали.