Гердеро уверенно вел за собой тридцать три ученика в трапезную, в число которых вошли: Ханг, Шамила и та самая негостеприимная Исыль.

Из девушек этой группы, почти в самом конце, осматривая соучеников, шла еще одна будущая защитница клана. Нос этой, короткостриженной гунъки украшали яркие веснушки, которые действительно украшали и делали милое лицо светлым и выразительным. В отличие от осанистой Исыль, эта сильно сутулилась, и то и дело щурила глаза, словно рассматривать какие-либо детали ей было затруднительно. В условия отбора еще и входили требования по здоровью, и слабовидение, разумеется, не приветствовалось. Поэтому девушка старалась особо не выделяться из толпы, чтобы не выдать свое, по правде, не совсем законное здесь присутствие. Особенность ее заключалась в том, что при сильных волнениях переставала хорошо видеть, и чтобы восстановиться, требовалось время и покой.

Пока шли в правое крыло, она успела небрежно наступить на обувь впереди идущего одногруппчанина и вызвать его недовольство. Тут же извинилась, любезно улыбнулась и опустила голову, чтобы не допустить подобного снова.

В одном из грошовых трактиров, где пахло дешевым вином, и прислуживал бродягам коренастый мужлан со стеклом вместо глаза, который мог выбить монету у любого недобросовестливого посетителя внушительным кулаком – в заросшем паутиной темном углу, сидели трое.

– Тебе ли меня поучать…, – огрызался выпивший, сгорбившийся мужчина, отпивая макаджин, и морща нос после каждого глотка, понимая, что его разбавили с дешевым вином. – Ты на этого посмотри…, – указал он брезгливо на третьего. – Бросил псу под хвост все, что имел, дерьмо гунъново, – сплюнул на грязный деревянный пол.

Тот, что слушал его, сжимал зубы и продолжал подбрасывать в воздухе монету. В отличие от своих «собеседников», он не пил и оставался трезвым. На плечах статного мужчины лежала затёршая военная куртка. Правда, на груди не оставалось ни одной наградной монеты. Единственная монета сейчас то подбрасывалась, то подхватывалась умелыми пальцами своего обладателя, с досадой обдумывающего нынешнее положение.

– Наран! – окликнул этот перепивший мужчина «третьего». – Ты слышишь меня? Ты – дерьмо! – сказал лично и получил в ответ еле слышимый нездоровый смех.

– Назови мне хоть одну причину, почему ты не удавился после стольких пыток, Лиот? – вдруг заговорил трезвый «собеседник». Его вопрос вызвал теперь и смех Лиота.

– Гуро! – продолжал он смеяться. – Я хотел! – кивал он головой, а Наран, найдя это смешным, стал смеяться громче. – Но… не смог! – переглядываясь, Лиот и Наран рассмеялись еще громче.

– Закройте пасти, клопы могильные! – резко оборвал Гуро, и мужчины неожиданно притихли. – Посмотрите, кем вы стали! Едите блевотину раз в неделю, вкус воды забыли напрочь, отхлебывая гниль, что продают за место макаджина. Вам негде спать, не о чем думать, не на кого положиться…

– Ты не разрешаешь нам спать в номерах, которые оплачиваешь себе, – наивно отметил Лиот, еле выговаривая слова.

– Работай, и хотя бы спать будешь под дырявой крышей, – сквозь зубы прошипел Гуро.

– О, Гуро у нас работает! – с язвой протянул Наран, широко улыбаясь, являя «приятелям» пробоину в зубном ряду после очередной драки. – Сколько человеческого дерьма ты успел вынести из трактирного двора прошлой ночью за гроши? – только произнес он, как снова стал смеяться, а Лиот, подхватив его, также залился некрасивым хохотом.

– Зато я пахну мылом, а не куриным пометом, как вы оба, от того что спите на постоялом дворе…, – еле сдерживаясь от удара по физиономиям горе-друзей, Гуро продолжал подкидывать и ловить монету.