Это пение рельсов звучало неотступно с раннего детства, стало привычным даже в тишине комнаты, когда не мелькали за окном постоянно меняющиеся пейзажи, а пытливо заглядывал терпеливый пирамидальный тополь, вымахавший до четвертого этажа.

– Мама, я сегодня опять куда-то мчалась на поезде. Потом остановка. Стою на каком-то разъезде, на зеленеющей, вытоптанной траве среди шпал и рельсов, помогаю пассажирам снимать какие-то тяжелые чемоданы, сумки, пакеты, и вдруг поезд резко трогается. Постепенно набирает скорость, вагоны проплывают мимо. Нужно сделать усилие, схватиться за поручни, но подножка так высоко, колеса так быстро мелькают совсем рядом, и я застываю в растерянности возле этих сваленных вещей. А поезд машет мне прощально красными сигнальными огнями последнего вагона. Что это значит?

– Чертовщина какая-то, – мать могла бы выразиться и покрепче. У нее иногда вылетали бранные словечки, но она била себя больно ладонью по губам, морщилась и ворчала:

– Взяли тебя, идиотка, на приличный маршрут до Москвы, радоваться должна, а из тебя дурь многолетняя прет. С моими купейными пассажирами теперь надо уважительно: чирик- чирик, у-тю-тю, как с закормленными детишками. Вдруг обидится, что не так посмотрела, не так выразилась. Сразу из бригады вылетишь. А, вообще-то, сон тебе приснился обидный. У матери все в жизни мимо. И у бабушки – одни прочерки, ни счастья личного, ни любви неземной. Одна надежда, что тебе повезет, хоть немножко.

Света убежала тогда на занятия в спортивную школу и, сидя в громыхающем трамвае мимо поизношенных, послевоенных домиков, слепленных, из чего придется, представляла, как ей может повезти в жизни. Найдет большой кошелек с деньгами. Или объявится отец – строитель и увезет в Москву. Или она попадет вдруг в сборную страны по легкой атлетике и поедет на первенство Европы или мира. И пробежит лучше всех, и будет стоять на пьедестале почета рядом с чернокожими бегуньями, пусть даже на третьем, самом низком месте.

Но это было бы уже везением по-крупному. А тут, чтобы попасть на городские соревнования, нужно было «пахать», тренироваться на стадионе, как проклятой, забыв про пляж за Волгой, кинотеатры и прогулки с девчонками по набережной.

Свету нельзя было назвать красавицей, но ее чистое, без прыщиков лицо, небольшой носик, сжатые твердо выразительные губы, карие, глубокие глаза в оперении черных мохнатых ресниц, темные, волнистые, с длинной челкой волосы до плеч, привлекали внимание при первой встрече.

И еще ее умение собраться на соревнованиях по легкой атлетике на старте, даже на школьном стадионе, и выложиться на финише, как штопор, взлетая над песчаным корытом, сжавшись в клубок энергии при прыжках, выбивая в десятку в школьном подвале тира.

Высокая, с длинными загорелыми ногами, привыкшая к шуму стадиона, не стесняющаяся коротких спортивных трусов, обтягивающей высокую грудь спортивной майки или футболки с логотипом, она была ярой болельщицей клуба « Локомотив».

И в педагогический институт на факультет физического воспитания со своими пачками грамот и квалификационных удостоверений поступила без проблем.

И вот зимой случилось ЧП – мать влюбилась! В декабре девчонкам – студенткам дали общежитие, и они, не скрывая радости, за один вечер перевезли все свои вещи на такси. А мать в свой выходной не поленилась съездить в пединститут к дежурному администратору и в толстую амбарную книгу черканула: требуются квартирантки – две девочки с дневного отделения или серьезные студенты – заочники.

И за два дня до Нового года в обеденный перерыв, когда мать в кухне доваривала борщ, к ним в квартиру позвонил незнакомый мужчина. Ему, в его коротком зимнем пальто с цигейковым воротником, с лисьей самодельной шапкой было где-то за тридцать пять лет, и он переминался на пороге в серых фетровых сапогах, в которые были заправлены темные брюки. Весь его вид напоминал киношного барыгу. В руке мял листочек с адресом: