Бабушку пристроили разнорабочей в локомотивное депо, дали постоянный паек, а Наташу нянчили по очереди свободные от смены соседки, тоже эвакуированные из горящего Сталинграда.

После войны дед сам нашел их в Петров Вале и привез домой. И они были рады комнате в бараке.

Дед всю войну провел под бомбежками на прифронтовых железных дорогах, дважды был ранен. Осколки посекли голову, всю спину, но он никогда не жаловался.

И в свободное от рейсов время он начал один расчищать развалины сожженного дотла дома. На обоих братьев в семьи пришли похоронки. Помощи ждать было не откуда. На старом фундаменте начал строить дом из саманного кирпича.

– Не бережешь ты себя, Степан! Кому твой дом на этой горе нужен будет, если тебя не станет? – ворчала бабушка.

– Не каркай, матушка, заранее! Поставлю, не хуже будет, чем довоенный. Выйдем с Наталкой, когда пассажирские будут идти внизу. Помашем добрым людям. А у нас на склоне огромная надпись из беленых кирпичей: «Сталинград жив!». Приветствие города всем проезжающим!

Наталка умерла от скарлатины, а через год появилась Надежда, Светина мать.

Дом пришлось продать, когда деда не стало, – прободение язвы. Приступ случился в рейсе. Сделали операцию на станции, но было уже поздно.

Привезли такого смирного, спокойного. Лежал, точно радовался наступившему неожиданному отдыху, и лицо было немножко виноватое, что не успел кое-что по дому доделать: «Не управился. Вы уж не браните, милые женщины».

Бабушка, словно заледенела, тоже сделалась неживой. Вставала, когда звали, опять садилась на скамеечку рядом. Не рыдала, не падала, а просто сидела, не отводя глаз от лица, запоминала навек, или молча, без слов, разговаривала, прощалась.

На кладбище упала на холм свежей выкопанной земли и лежала, словно кончились у нее все физические и духовные силы. С трудом увели на поминальный обед. И там сидела, как чужая, вся в черном, потухшая навек женщина, обожженная горечью безмерной потери:

«Войну пережил, а в мирное время не спасли».

Купили землянку на станции Сталинград-2, поближе к центру, к работе, к школе.

Бабушка пошла в проводницы, точно не хотела жить в новом жилище, где все было чужим. Рвалась из стен на люди, в путь, в беспокойство дороги, где постоянный напряг, сон урывками, вечная канитель тушили тоску одиночества, беззащитность перед пустотой утраты.

Железнодорожные бараки и их землянку смахнули бульдозерами за три дня, предложив жильцам в ожидании квартир в новых многоэтажных домах, пожить год-полтора, где придется. И бабушке с дочкой Надей досталась комнатка в рабочем общежитии. Все согласились потерпеть.

Новый дом на пригорке над железнодорожными путями размахнули на целый квартал. И он вырастал такой светлый, с большими, распахнутыми на восток и на Волгу окнами и балконами так стремительно, что, когда было свободное время, все бегали смотреть, на сколько метров подросли внешние стены.

Надежда рисовала силуэты будущих платьев, и даже не было вопросов, куда после школы пойти учиться, – только в технологический техникум. Все было нормально, перешла на второй курс, и закрутил ей голову приезжий строитель с их же стройки. Умирала от неземной любви, летала над землей. Через полгода строитель уехал к своей жене в Ростов, а дите осталось в семье.

«Светочка! Светик, маленькая, светленькая, беззащитная безотцовщина».

Чтобы получить приличную квартиру в железнодорожном доме, на семейном совете решили, что Надежда тоже пойдет в проводницы, бросив техникум на третьем курсе. Было теперь не до будущих моделей роскошных платьев. Научилась шить, вышивать на машинке, и, Слава Богу, пригодится в жизни.