А может, это не было ошибкой?

Шекспир в который раз задавал себе этот вопрос, проводя платком по липкой после поезда шее и оглядывая то, что на месяцы, а может, и на годы должно стать его новым домом.

Литтл Мосс, глухая деревушка, затерянная среди английских холмов, была обозначена на карте крохотной чернильной точкой. И при взгляде на неё сразу становилось понятно почему. Это было сонное местечко, прильнувшее к холму, как щенок к животу матери, с каменными домами, укутанными покрывалом из вьющейся герани. Герань была повсюду: на подоконниках, на фасадах, на дверях. Даже фонтан на въезде задыхался от буйства алых цветов.

Шекспиру вдруг показалось, что он попал в тюрьму. Увитую цветами, но всё же тюрьму.

В Литтл Мосс была одна, главная улица – в том смысле, что там вообще больше не было улиц. Ходили по ней только взад и вперёд, заблудиться было невозможно. Инспектор пошёл вперёд, держа в руках записку: «Постоялый двор "Чихающий кабан"».

Он миновал руины старого средневекового аббатства. Арки стойко держались на ветру, как рёбра выброшенного на берег кита. У Шекспира пробежала дрожь по телу, но не от вида аббатства, а оттого, что он был в одной рубашке в самый холодный за всё столетие июньский вечер. Влажный, зябкий воздух спускался по шее, пропитывал спину и добирался до носков. Шекспир уехал из Лондона в спешке, не переодевшись и прихватив с собой только драгоценный кожаный планшет, с которым никогда не расставался. Остальные его вещи были уложены в сундук, который он отправил отдельно. По его расчётам, сундук уже должен был ждать его в гостинице.

Инспектор услышал лёгкий шорох в темноте среди старых камней аббатства. За полуразрушенной стеной пряталась какая-то парочка, оттуда доносилось тихое хихиканье и звуки поцелуев.

Шекспир хмыкнул. Он уже добрался до центра города, где улица расширялась настолько, что её можно было назвать площадью. Суровое здание местного отделения полиции отличалось от других домов только вывеской и двумя чёрными автомобилями, припаркованными перед входом.

По соседству высились точно такие же почта и мэрия. Если бы кто-то украл вывески, в Литтл Мосс началась бы чудовищная неразбериха.

Шекспир шёл по улице, чувствуя на себе взгляды прохожих. Он к этому привык. Он уже сорок лет приковывает к себе внимание окружающих. И если в юности интерес вызывали только его громоздкие и мощные объёмы, то со временем к ним добавились лицо, потрёпанное карьерой профессионального борца, сломанный не менее пяти раз нос, шрам, как у убийцы, и двадцать лет работы в полиции. Результат – человек, который не может пройти незамеченным.

Инспектор увидел наконец паб с жёлтыми окнами, за которыми наблюдалось какое-то движение. На стене заведения был нарисован здоровый хряк, выдувающий из ноздрей слова «Постоялый двор "Чихающий кабан"».

Шекспир толкнул дверь, и в нос ему ударил запах горького пива и тушёной курицы. Интерьер был простоватым, но уютным, а горящий камин и деревянный пол, скрипящий под ногами, как хрустящий хлеб, делали обстановку ещё более домашней.

Клиентов было немного. У камина четверо крестьян оживлённо спорили о куропатках. У барной стойки долговязый парень, сидя на табуретке одним бедром, покачивал другой ногой. Двое стариков, потягивая трубки, играли в карты. Ни женщин, ни детей.

Когда Шекспир вошёл, все как по команде повернулись на него посмотреть. Он кивнул в знак приветствия. Крестьяне ответили ему с лёгким недоверием.

Коренастый парень с бакенбардами толщиной с обувную щётку больше походил на свиновода, чем на трактирщика. Он облокотился на стойку, а его левая нога упиралась в пол за правой ногой в легкомысленной позе, не вяжущейся с его пухлым телом. Разговаривая с молодым человеком у стойки, он то и дело вытирал руки о фартук, запачканный подливкой, кастрюлю с которой от держал в руках и то и дело помешивал.