Мантлинг снова заговорил:

– С особым тщанием этот неизвестный позаботился о большом круглом столе посредине комнаты. Столе, окруженном стульями… Эти стулья, должен признать, и впрямь хороши. Сделаны из какого-то желтоватого дерева с такими латунными штуковинами…

– Ciseleurs![3] – воскликнул Равель, шлепнув ладонью по столу, и тут же притих под тяжелым взглядом Мантлинга. – Нет-нет, старина, я не вмешиваюсь. Это такой стиль. Я потом расскажу. Продолжайте.

Гай потянулся к свече – прикурить сигарету.

– Ты ведь заметил, Алан, имена, вырезанные на спинке каждого стула? На одном – Monsieur de Paris, на другом – Monsieur de Tours, на третьем – Monsieur de Rheims, еще на одном… А! Вижу, наш добрый друг сэр Джордж Анструзер подозрительно на меня смотрит. Я знаю, друг мой, потому что это часть семейной истории. Как и Равель, я расскажу об этом позднее. Дело в том…

– К дьяволу все это! – оборвал его Карстерс, отодвигая чашку и как будто расчищая стол для настоящей игры. – Это все чушь! Алан, зачем кому-то понадобилось возиться со всей этой мебелью посреди ночи? – Он посмотрел на Мантлинга, который уставился на Изабель, и тоже перевел на нее взгляд. Бледные глаза мисс Бриксгем блестели, как и ее серебристые волосы.

– Позвольте мне сказать то, – произнесла она любезным тоном, – что более проницательные члены этой компании уже знают и что послужит ответом на ваш вопрос. Спасибо. Вы все думаете о ловушке с ядом, убивавшей людей в прошлом. Если таковая действительно существовала, ее сила давным-давно иссякла. Если только ее не переустановили. Возможно, две недели назад она была неопасна. Но не исключено, что теперь она снова стала опасной. – Выдержав тягостную паузу, Изабель продолжила: – С твоего позволения, Гай, я возьму сигарету. Я уже говорила, джентльмены, и не стану повторять предупреждение. Soit![4] Если вам так не терпится сделать ставкой в этой игре собственную жизнь, я могу лишь подчиниться и тоже вытащить карту. Смею сказать, я фаталистка. Но считаю, что было бы лучше, если бы мы снова заперли эту комнату и нашли того, кто повредился рассудком. Что скажет сэр Генри Мерривейл?

Г. М. шевельнулся. Дыхание его оставалось ровным, с присвистом, уголки широкого рта опущены. Весь вечер он по большей части молчал и совсем не походил на того человека, каким его описывали Терлейну, – шумного, ворчливого, докучного непоседу, не дававшего покоя половине военного ведомства. Теперешнее, нехарактерное для него, смирение – это Терлейн уже понял – объяснялось тем, что он был встревожен. Встревожен, как, может быть, никогда в жизни. Медленно проведя ладонью по лысине, Г. М. прочистил горло после долгого молчания и заговорил:

– Мэм, я скажу, что вы правы.

Мантлинг обернулся, словно ужаленный, и с недоверием посмотрел на него:

– Но вы же сами сказали мне…

– Не торопитесь. Подождите, черт бы вас побрал! – ворчливо осадил его Г. М., сопроводив слова недовольным жестом. – И позвольте мне пояснить свою позицию. – Он сердито взглянул на Мантлинга. – Час назад я выпроводил вас, доктора и Джорджа Анструзера из этой комнаты, чтобы осмотреть ее самому, и могу поклясться – никакого обмана, никаких хитростей там нет. Я много чего знаю об отравленных ловушках – за грехи мои. Взять хотя бы дело Башенной комнаты – там ядом были пропитаны обои, или дело со Шкатулкой Калиостро в Риме в прошлом году, где отравленная цианидом игла проколола палец жертвы под ногтем, и обнаружить прокол не удалось даже при вскрытии. Сынок, я осмотрел всю комнату. Шестьдесят лет назад старик Равель сказал, что с комнатой все в порядке, так оно и есть. Но…