– Знаете, молодой человек, – бросил Гай, – некоторые называют это картой смерти.

Карстерс заухал. Тщательно убрав салфеткой крошки, Бендер поднялся.

– Сомневаюсь, сэр, – с полным самообладанием ответил он. (Интересно, подумал Терлейн, почему Гая он называет «сэром», а Алана просто «Аланом»? И почему это прозвучало почти заискивающе?) – Думаю, я сам о себе позабочусь. Что мне делать теперь?

– Мы поместим вас в комнату, – сказал Мантлинг, к которому уже вернулось прежнее бодрое настроение. – По крайней мере, мы четверо – Терлейн, Джордж, наш друг Г. М. и я. Остальные могут уйти или остаться. А мы посидим здесь и подождем. Ха! Дверь во Вдовью комнату придется закрыть, чтобы все было по правилам и вы точно находились там один. А вот двойные двери мы оставим открытыми, и сами будем неподалеку. Часы есть? Хорошо. Каждые пятнадцать минут мы будем окликать вас, а вы будете отзываться. Сейчас три минуты одиннадцатого. Ваш пост закончится в три минуты первого. Так! Исполним все, как подобает. Терлейн, берите его за одну руку, я возьму за другую…

Бендер резко повернулся, и на его лице проступил нездоровый румянец.

– В этом нет необходимости, вы же не провожаете меня на виселицу.

Тем не менее избежать неприятной параллели не удалось – процессия двигалась медленно и напряженно, будто никто не хотел принимать в ней участия. Теперь, с включенным в обеденном зале верхним светом, проход был освещен лучше. Они прошли к Вдовьей комнате, и Терлейн снова увидел большую квадратную комнату с остатками темных с золотом обоев на стенах. Люстра светилась голубовато-желтым светом. Единственное окно – высокое, во французском стиле – располагалось на противоположной от двери стене. Снаружи окно защищали ржавые стальные ставни с узкими горизонтальными щелями – для вентиляции. Ставни были закреплены болтами, заржавевшими настолько, что все попытки вывернуть их, предпринятые ранее вечером, ни к чему не привели. Какие-то панели в старом окне, должно быть, разбились, потому что в комнате ощущался легкий сквозняк.

Бендер с любопытством огляделся, остановив взгляд на массивной, выполненной в форме позолоченного лебедя кровати с розовыми занавесями, собранными справа от окна. Увидев свое отражение в зеркале с золотой оправой, он повернулся и посмотрел на остальных. Но каждый раз взгляд его возвращался к полированному столу атласного дерева диаметром в добрых десять футов с расставленными вокруг него стульям.

Всем было не по себе еще и потому, что из обеденного зала доносились громкие голоса Карстерса и Равеля, выкрикивающих шутливые предупреждения и тут же смеющихся над ними. Особенно неудачным вышло упоминание о пауках, от которого Терлейн поежился.

– Полагаю, растапливать камин не нужно? – хмуро спросил Мантлинг. – Хорошо. Хотите что-нибудь еще? Э… сигареты? Бутылку виски? Может быть, что-то почитать?

– Спасибо, ничего. – Бендер обтянул пиджак и принялся поправлять манжеты. – Я не курю, а для выпивки настроение неподходящее. Я… я, пожалуй, попишу.

С видом несколько дерзким он выдвинул стул атласного дерева и сел. Мантлинг посмотрел на него с сомнением, пожал плечами и, кивнув остальным, шагнул к выходу. Они вышли, оставив Бендера за столом, посреди былой роскоши; тишину нарушало лишь тихое шипение газа и шуршание крыс за обшивкой. Дверь закрылась.

– Мне это не нравится, – проворчал вдруг Г. М. – Мне это не нравится. – Он постоял, сердито оглядываясь, и тяжелыми шагами направился по переходу к столовой.

В столовой к этому времени остались только Карстерс и Равель. Шортер поставил на стол еще несколько графинов, и два шутника чокались через стол стаканами после каждого тоста, один отвратительнее другого.