Мы изумились – неужели непонятно?

– Она уплыла.

– Да, – сказала мама с улыбкой, – она нам встретилась на шоссе. Голубая такая, да?

– Нет, – Алешка покачал головой, – бледно-розовая.

– Ну, значит, это была другая.

– Так. – Папа сел за стол и строго сказал: – Вранье закончилось. В чем дело?

Мы рассказали. Алешка добавил про кольцо наручников на руке ночного гостя. Папа нахмурился. И тут же позвонил нашему участковому:

– Доброе утро, Иван Степаныч. Спасибо, все хорошо. А у вас? Никаких ЧП? Никто из задержанных не сбежал ночью из-под стражи? Да нет, ничего, я разберусь. Обязательно. Будь здрав. – Папа легонько постучал мобильником по столу, задумался.

– Что там, отец? – спросила мама.

– Да пока ничего, все спокойно.

– Ну, а лодка-то куда делась?

– Тебе же ребята сказали: уплыла. Бледно-розовая такая. С голубым верхом. – Он встал. – Ладно, займемся делом.

Мы перетащили сумки в большой дом и стали разбирать продукты. Что-то вкусненькое мама выложила на стол, а все остальное убрала в холодильник.

– Вот, – с удовлетворением сказал Алешка, – теперь он доволен.

– Кто? – удивилась мама.

– Холодильник. Слышишь, как урчит? А когда он пустой, он совсем не так урчит. Он дребезжит от голода.

Такая привычка – одушевлять предметы – осталась у Алешки с самого раннего детства. Помню, он тогда даже как-то спросил:

– А когда хлеб кусают, ему больно?

– Смотря кто кусает, – сказал папа.

Мы позавтракали хорошими бутербродами, и Лешка умелся во двор – его басовито вызвал соскучившийся за ночь Рекс.

А папа мне сказал:

– Мне этот ваш гость с подлодки что-то не понравился, я им займусь. А ты за Алешкой приглядывай.

Мама посмотрела в окно и сказала:

– Надо бы его подстричь.

– Его сначала отловить надо, – сказал я. Алешка дико не любит стричься. «У меня потом три дня спина чешется», – говорит он.

– Ничего, – сказала мама. – Приманим чем-нибудь.

Подводной лодкой, например.

Следующее утро было выходным. И папа остался на даче.

После завтрака мама оторвала очередной листок календаря.

– Так… Дело к осени. – Разочарованно посмотрела на оборотную сторону – кроссворда нет – и что-то там стала читать. А папа взял косу и вышел на улицу.

– Я это буйство прекращаю. – И он показал рукой на разросшуюся траву.

У нас классный участок. Никаких огородов, никаких теплиц – одна сплошная дикая природа и одна клубничная грядка. Трава – по пояс, грибы – до колен, березы – до неба. Они так хорошо шумят в ветреную погоду, шелестят под дождем и так славно затихают под луной. На самой большой и старой березе – скворечник. Это у нас такое общежитие. Скворцы быстренько выводят и выкармливают своих птенцов и уводят их тусоваться в рощу. А освободившуюся жилплощадь занимают полевки – симпатичные такие мышки. И на ближайшей ветке тут же пристраивается соседская ворона Клара – в надежде поживиться вкусненьким мышонком. Алешка давно бы «снял» ее своей рогаткой, но он ее (ворону) уважает – прошлым летом она помогла ему раскрыть злостное преступление.

А под нашим фургоном обосновалось семейство ежей. Днем они шебуршат под полом, а ночью выходят на охоту. Наверное, потому мышки и выбрали себе безопасное место на березе – я ни разу не видел, чтобы ежи лазали на дерево. Впрочем, на нашем участке все может быть…

Папа взял с подоконника брусок и стал ширкать им по лезвию косы.

– Сейчас накосим, насушим, и будет у нас прекрасное сено.

– На зиму? – спросил Алешка. – А кому?

– Козлятам, – сказала мама в окошко.

Алешка аж подпрыгнул от восторга:

– У нас козлята будут? Целая стая?

– Они уже у нас есть, – сказала мама. – Парочка, безрогих таких.