Вернувшись из рейса, полупьяный, в соплях и слезах, валялся у меня в ногах, умолял простить, клятвенно обещал жить душа в душу. В то лихое время наступил развал страны, надо было искать жильё – в морском общежитии, где я тогда бедовала, с ребёнком было бы очень тяжко. Но тут как раз, почти удачно, подвернулся жуликоватый, и жадный невероятно, его дальний родственник, прописал нас в комнате своей квартиры. В той, рядом, где сейчас сын живёт. А в этой, где сидим, был его склад всякого барахла, – продолжала Инна с усмешкой, – запасы всякие, доски, краски и прочее. Он-то часто не бывал здесь, дер-жал квартиру скорее для хлама, а тогда мы её хорошо от-ремонтировали, была сарай-сараем, а стала квартирой.

Хотя бы в этом муж искупил вину – делал всё, как мне тогда нравилось. Попозже, со временем, создал под окнами газоны для цветов. Обожаю это дело. Красиво..В деревне не смогла бы жить – там ведь вкалывать надо круглые сутки. Одна скотина да птица с хозяйством, каких трудов стоит. И там не до цветов уж будет. А тут под окнами пожалте – газон, цветочки, какие хочешь выращивай. Вышла по настроению поработала, отдохнула..

Придурок-то мой и рад бы исправиться, да не тут-то было. Не прощала его, пока не повинится передо мной и Богом. Мы ж венчались.. Ну и что? Сходили в храм, исповедались, он перед батюшкой всяко покаялся, а сам-то видать нисколько не прочувствовал. Где-то полгода ещё продержался, и я стала с ним жить, как прежде. Думала, ну, всё, опомнился мужик, снова понадеялась на лучшее.

Устроился Колян в порту на частную фирму – лодки, плоты резиновые клеить, проверять, за границей побывал пару раз, и снова с катушек слетел от шальных денег. Завелись у него полюбовницы, одна другой ширше, глубже, и все, как назло, брюнетки. Меня даже хотел силой под них перекрасить, так не далась, покрасилась для вида потемнее, на том и отстал.

В отместку стал на Волге рыбачить. И не один. Сначала со мной, конечно, а потом, как мне вся эта рыба вонючая надоела, стал брать похотливых девок на речные ночёвки. И сына сначала прихватывал, да я потом запретила. Чего ему там смотреть? Как он в моей бывшей палатке чужих девок пялит?

И тут, как назло, снова забеременела. Хотела ещё родить ему дочку, может остановился бы, припрятал до лучших времён свой неутомимый активатор. Но нет, словно бес в него вселился, будто себе цель поставил – всех девок посёлка лишить целомудрия. Ну и не захотела я носить его кровинку. Со злости пошла на аборт. Убила свою девочку… Сейчас была бы дочка, красивая, белокурая, голубоглазая, о которой всю свою так жизнь мечтала, и не пришлось бы сына любить так сильно, как нельзя матери.

А тогда готова была растерзать этого идиота-гуляку. Доктора не послушала, дура. Он был не старый ещё, такой, усталый, сидел передо мною, и уговаривал глазами. А я смотрела ему в лицо и ничего не видела, кроме своего дуролома. Будто оглохла. Во мне всё звенело и гудело в ушах. Как матрёшка сижу, поддакиваю. А сама криком кричу внутри, оттого, что муженёк меня опозорил. Ни к кому не пошла со своей болью. Даже к маме. Она бы точно меня стала отговаривать, как и доктор.

Но я словно заледенела. Дни сидела молча. Так в холодной душевной полутьме и согласилась лечь на операцию, где меня всю-всю исполосовали. Я же спортсменка бывшая, вся узкая такая была, не жирная, как многие наши «коровы» поселковые..Время прошло и один Господь знает, сколько я потом по храмам исхо-дила, вымаливала прощение по дочери своей убиенной, уж и не знаю. Да и сейчас все вины готова взять на себя, искупить хоть чем-то, да вот мне прошлого никак не вернуть, придётся пользоваться тем, что осталось – один сыночек».