Поскольку речь о промышленном дизайне не шла, деревянную основу красили красной краской. Предполагалось, мышиная кровь потечет рекой, как при казни гильотиной французской аристократии. Красное на красном не очень заметно.

Ракеты, возможно, заводу удавались. Как тут проверишь? А вот мышеловки – точно нет. Или мыши где-то прошли обучение. Они рассматривали приманку и наживку как угощение. Что-то вроде сырной тарелки в ресторане. Вместо уничтожения грызунов происходило их вскармливание. Правда, не деликатесными сырами – копченым колбасным. Других тогда не было.

А один особо расторопный мелкий мышь у нас придумал использовать капкан для увеселения. Поест-поест, вывернется – и убежит. На громкий бум прибегали мы все. Мышь ловко установил связь, взявшись нас тренировать: «Хлобысь!» – стучит капкан, и вот мы снова в сборе. Смотрим заинтересовано. Капкан пуст. А он наблюдает и пересчитывает – все ли собрались.

Или сядет с мышеловкой рядом под ванной – и давай облизываться и умываться. А мы смотрим. Намеренно злит.

Дважды мышь совершал неспешное дефиле через всю квартиру. Днем в воскресный день. Доказывая тщету наших усилий и беспомощность советского военно-промышленного комплекса – то, чего потом так и не понял Горбачев. Оба раза мать забиралась на стул, рискуя собственной жизнью. Она была, что называется, в теле, а стулья слишком старыми и хлипкими.

Как-то раз, пока мелкий тер морду лапкой, кося черным глазом, отцу удалось застать его врасплох. Загнал под шкаф. Опустился рядом на четвереньки – как был в форме, зеленой попой кверху. Придерживая галстук, свернул газету в кулек, продвинул вплотную. Громко отдувался, сосредоточенно кряхтел. Был эмоционально вовлечен.

Любознательный мышь бегло ознакомился с содержанием советской прессы. Поразился и затих.

Победоносно отец вынес пленного в известинском кульке на улицу – так школьники букеты носят, на вытянутой руке. Оглянулся – боялся, что застукают. Отправил жить мыша в пожухлую траву возле металлической лестницы, на которую утром забирались жители, чтобы вывалить мусор в самосвал. Баков в городке не было.

Военные становятся сентиментальными, стоит им только наголову разбить противника. Они и к пленным потом относятся, некоторым образом сохраняя их достоинство. Не из-за конвенций, из-за повышения уровня самооценки.

«Ты бы ему еще медаль вручил „За отвагу“!», – ехидно встретила отца мать, отпирая двери. Время так быстро стирает важность былых побед.

То, что аэропорт имеет одно название, а город, в который летишь – другое, вряд ли когда-либо могло иметь трагические последствия. Правда, сейчас ситуация поменялась: Домодедово вздумалось назвать аэропортом именем Ломоносова, Шереметьево – Пушкина, Внуково – Туполева. Про эксцессы пока не слышно, международные названия сохранились, а новые не привились, ибо искусственны донельзя.

Чего не скажешь о железной дороге.

Особенности преобразований на железной дороге проявляют себя в очень парадоксальном режиме многолетней консервации. Протяженная последовательность их соизмерялась с пространством. Так с особенностями напополам и ездили.

Некоторые запутанные вещи прояснял справочник Министерства путей сообщения. Он был заметно толще, чем наполеоновский уголовный кодекс, которым Бельмондо в своем участке лупил по головам пленных грабителей банков. Справочник МПС знал все – кроме опозданий поездов. Но и он – были случаи – не помогал, хотя хотелось бы.

Лет двести назад одна юная дама из нашей большой компании в кассе южного города попросила один плацкартный до города Энгельса. Не хотела ночью добираться домой через два города (Саратов и Энгельс) на такси, а сидеть на вокзале областного центра до первого троллейбуса совсем не привлекало. Решение казалось логичным: ловить такси ближе к дому.