Это были инициалы, вырубленные на пятке великой женщины. Дайес рассказал, что ребенком он оставил эту метку, за что ему устроили порку, но он не жалел. Тогда он и сам поборол страх и оставил свою метку. С тех пор Янус не боялся основательницы и первым делом по прибытии бежал к ней, чтобы ощупать рубцы на мраморной ноге и убедиться, что печать отца еще сдерживает ее злобный дух.
– Тебе уже ий-ла эхина7. Ты достаточно взрослый, чтобы осознать мои слова. С завтрашнего дня, – произнес Лебье, и его пальцы на мгновение застряли в клубке золотых шнурков, – начинается самое суровое испытание твоей жизни, Янус.
– Почему? – спросил, хохоча, ребенок, продолжая ворошить строгую укладку папы.
Дайес бросил взгляд на дверь спальни, за которой дремала супруга, и, притянув ребенка к груди, обнял его. Янус прижался щекой к ледяным украшениям парадного одеяния отца и ошарашенно моргнул. Острые лепестки броши раздражали нежную кожу.
– Запомни, Янус: каждый раз, когда сердце твое будут наполнять сомнения, когда ты будешь терзаться и задаваться вопросом, любим ли мы с матерью тебя – знай, что ответ – да, – шептал Лебье. – Я не бросаю слов на ветер, сын, таково кредо моего клана. Я говорю по существу. С завтрашнего дня мы объявим великий обет. Ты можешь посчитать, что мы разлюбили тебя, но это не так. Мы будем любить тебя до скончания веков, до того дня, как все до единой звезды погаснут на небосводе – и дальше, и в следующих жизнях. Ты дорог нам.
Дайес отвел Януса за плечи и, сжав их, посмотрел в глаза – водянисто-голубыми очами Порядка:
– Пусть доказательством моих слов послужит отсутствие брата или сестры. Ты единственное дитя, единственное и неповторимое, самодостаточное, как слившиеся воедино близнецы Инь и Ян. И мы воспитаем из тебя величайшего демиурга всех времен и миров.
– Ладно, – Янус шаркнул носком ботинка, что теперь крепко сидел на его ножке, – я тоже вас люблю.
У Лебье дрогнул уголок губ. Ребенок прежде не видел улыбки отца.
– Береги это чувство. Когда будет особенно горько, вспоминай наш разговор. – С этими словами Дайес отколол с мундира брошь в форме белого вейнита и осторожно нацепил на лацкан блузки Януса. – Эта брошь исполнит твое желание. Любое.
– Ого! – личико ребенка озарилось, и он покрутился вокруг своей оси, наслаждаясь блеском переливающихся камней. – Я красивый!
Дайес вздохнул, и о чем он размышлял в тот момент, никому доподлинно не было известно. Он взирал на сына, как Ра Лебье Инитийская – на посетителей галереи, и тогда глава Школы Порядка полностью порос камнем, что отвергает любые отметины. Однако, Дайес Лебье оставил ахиллесову пяту, чтобы однажды кто-то начертил на ней свои инициалы и перестал его бояться.
– Желаете продолжить просмотр, о загадочный из загадочнейших, Гость-Ай-Хе8?
– Нет. Не желаю.
ЦеЦе намотал невидимый клубок из своих перемещений и мигнул фиолетовыми огоньками:
– Жаль мне слышать отказ твой, почтенный! Мне приказано показывать различные эпизоды жизни объекта внимания твоего, пока они, – пискляво откашлялся прибор, – не польются у тебя, о свет фасеточных очей моих, из носа и ушей. Представь, Гость-Ай-Хе, о мудрейший из жертв пыток.
Гость-Ай-Хе спрятал лицо в руках. Он оттянул кожу, поглядев на муху исподлобья.
– Мне плевать на жизнь твоего объекта, – процедил он. – Но, если мы так ничего не решим, а я буду вынужден слушать твой невыносимый писк, лучше продолжай показ.
* * *
Передо мной поставили миску, по краям которой расплескался ароматный бульон – ложки не выдавали, и я осмотрелась, чтобы не выделяться из толпы: длинношеие опускали головы к самым тарелкам и, обхватив их, выпивали суп через край, а после, обмочив пальцы в емкостях с мыльной водой, доедали мясо и клейкое зерно руками. Так себе удовольствие, но живот урчал как умирающий кит, поэтому пришлось повиноваться местным традициям. Я робко попробовала бульон, но, восхитившись его вкусом, выпила все до остатка. Когда осталась только изогнутая кость с волокнистым мясом и клейкие бобы, остановила себя: кто знал, чем питаются местные – вдруг, не знаю, домашними кошками? А бобы выглядели ничего, но руками есть не горела желанием.