– Своеобразный город! Море красит и придает особый морской дух, там каждый камень дышит историей!

– Как интересно! – не унималась Алла, возбужденно сверкая глазами. – И у тебя там, конечно, была первая любовь!

– А как ты догадалась? – искренне удивился я.

– Я решила так! Когда ты заговорил о Севастополе, твои мысли окунулись в самое сокровенное, и какая-то отрешенная тоска мелькнула в твоих глазах.

– Да я всегда такой.

– Саша, расскажи о своей первой любви! Она же у тебя в Севастополе была? – не унималась возбужденная Алла, подходя совсем близко ко мне. – Ее как зовут? Она красивая?

– Лена… красивая… Она училась в Московском авиационном институте…

– Так она москвичка? Ты с ней в Москве познакомился?

– Нет, она из Севастополя и я с ней в Севастополе познакомился. Вернее, ее мама нас познакомила.

– Это как же? – заинтересовалась Алла.

– А тут целая история! – вдруг оживился я.

– Сашок, расскажи, а! – не унималась Алла. – Я страшно люблю слушать о таких знакомствах! Сашенька, ну, пожалуйста, расскажи!..

Тому знакомству способствовал мичман Маслов. Его невеста проживала на Северной стороне Севастополя. Однажды между ними произошло такое, что мичману Маслову нужно было встретиться со своей невестой, а его, как нарочно, послали в караул, и избежать этого было невозможно. Словом, решалось – быть или не быть. Критическое положение пришлось спасать мне. Тогда весь Черноморский флот только что перешел на осеннюю форму одежды №4 – бушлат и бескозырка. Военная часть готовилась к параду в честь празднования годовщины Великого Октября. Я, чтобы спасти друга, вынужден был отправиться на Северную сторону, говоря армейским языком, в самоволку, без всякого на то разрешения.

Туда-то добрался нормально, без приключений. Встретил невесту Маслова, все объяснил ей, убедил, что ее сильно любят и при встрече лично докажут, а вот, когда отправился обратно, все и началось.

Я стоял рядом с пристанью на Северной стороне и ожидал катер, чтобы переправиться на Графскую пристань. Катер еще не подошел, и я беспечно прогуливался по набережной и посматривал на молоденьких женщин.

Я был так беспечен, что  расстегнул бушлат и задрал бескозырку на затылок, чем, придав себе лихой вид, нарушил устав. Увлеченный, не заметил патрульную группу. Рыжий лейтенант, сверля маленькими колючими глазками, потребовал увольнительную записку.

Я понял, что попался. В перспективе маячила комендатура. Решение созрело мгновенно: катера не было, оказывать сопротивление – глупо, сдаваться – для морского дьявола позорно, – и я прыгнул с пристани в воду, отправившись  на ту сторону вплавь.

Температура воды была около пятнадцати градусов, расстояние – метров восемьсот, экипировка – бушлат, бескозырка, брюки-клеш, хромовые ботинки и любовная записка с приветом для мичмана Маслова. Холода не чувствовалось. До берега оставалось метров тридцать, и я, глядя мутным взором на памятник Затопленным кораблям, возвышающийся пикой около Графской пристани, почему-то задумался о смысле жизни.

– Как водичка, братишка? – крикнул с берега добродушный майор-краснопогонник. – Греби, родной, сюда!

Шустрым, однако, оказался рыжий лейтенант, смог дозвониться до коменданта города. Страшная усталость, тело не слушалось, зубы аплодировали.

– Н-нет, – стучал я, – я д-дальше п-по-гребу…

Я сидел в камере комендатуры и играл в партизаны.

Уже отошел, согрелся. Форма одежды, круто выжатая, подсохла, только местами выступила морская соль. Я встал с нар и прошелся, разминая суставы. При вздохе давило и обжигало грудь. Окно камеры закрывала внушительная на вид решетка. Я подошел к ней и подергал.