Когда маленький отряд Усманова входил в село, обстановка там была накалённой до предела. Головорезы Хабри выстроили у стены новой мечети с десяток деревенских юношей и ждали лишь приказа своего главаря. Увидев скачущий к ним отряд во главе с самим Усмановым, Хабри сразу же затрусил, оробел, потеряв всю свою грозность.

– Ты чего тут вытворяешь, Хабри? – голосом, не предвещавшим ничего доброго, спросил Усманов.

– Так это… Товарищ Усманов, – залебезил было тот. – Разъяснительную работу, значит, веду… – Ага… Так как не хотят они записываться в красноармейцы… Ну, я и… Малость того…

– Понятно! Ты не разъяснительную, а подавительную, подрывную работу ведёшь, кровопивец! Ты у народа только ненависть возбуждаешь. Дальше своего носа ничего не видишь. Оружие, мой дорогой, приносит пользу лишь в руках умного человека. Мы ошиблись, доверив оружие такому балбесу, как ты!

– Да я что… Я приказ выполняю… Кто больше меня народу в отряд мобилизовал?

– Сегодня ты их тащишь в отряд на аркане, а недели через две-три они разбегаются кто куда. Это ты называешь мобилизацией?

– Это уже, товарищ комиссар, ваша забота. Воспитывайте, просвещайте, внедряйте, так сказать, революционную дисциплину.

– В том-то и дело, Хабри, что революционная дисциплина, революционная сознательность должна начинаться с нас самих, с тебя, с других. Ты посмотри на себя – на кого похож? На голове папаха казацкая, на ногах – узбекские ичиги, сам одет в гимнастёрку. Пугало какое-то, а не командир.

– Ты не смейся надо мной, товарищ Усманов. Нет у меня времени следить за собой, за своей внешностью…

Усманов продолжал бушевать.

– Посмотри на своих подчинённых – это солдаты революции или разбойники с большой дороги? Немедленно собирай свой отряд, пусть приведут себя в порядок, а я с народом буду говорить.

Усманов повернулся к юношам, понуро стоявшим у стены мечети, но жадно ловившим каждое слово комиссара.

– Ну, что поникли, джигиты? Что голову повесили? – крикнул Усманов. – Идите по домам, а то родители, небось, заждались. В Красную Армию насильно никого забирать не будем, так и знайте!

В мгновение ока арестованные растворились в собравшейся толпе, остались стоять лишь двое юношей.

– А вы чего ждёте?

Один из хлопцев вышел вперёд, почесал голову и сказал:

– Спасибо, товарищ комиссар… Огромное спасибо, что приструнили хабриевских головорезов. Я сам буду сын старухи Таифе, Хальфетдином зовут. Матушка моя в обморок упала, когда нас на расстрел тащили. Надо побыстрее успокоить её. Но прежде дозволь слово сказать.

– Говори. Слушаю.

– Вот мы с Гусманом, сыном Мучтая… то есть Мустафы абзый, подумали и решили записаться в ваш отряд.

Для Усманова не имело значения, кто такие старуха Таифе или Мучтай абзый. Важно было то, что парни добровольно шли в его отряд. Сердце комиссара радостно забилось. Он бросил ещё один гневный взгляд на Хабри, с недовольным видом стоявшего в сторонке, а ребятам сказал:

– Правильно надумали, молодцы. Ситуация теперь такая, что негоже нам прятаться по чердакам да сеновалам…

Заметив, как покраснел и опустил голову Гусман, комиссар добродушно улыбнулся:

– Никак я угадал, Гусман?

– В самую точку попали, товарищ комиссар, – встрял в разговор Хабри. – Мы его с чердака вытащили.

Усманов снова насупился:

– От злодейств твоих, Хабри, люди не только на чердак, но и в преисподнюю готовы спрятаться. С тобой мы ещё отдельно поговорим.

Тут осмелел и Гусман.

– Не знаем, кому и верить, – признался он. – Каждый командир гонит нас в свой отряд. Мой старший брат Гумерхан записался в полк Мусы Муртазина, который будто бы за красных. А недавно, слышим, он к башкирам подался. Кому же нам верить?