И, не выдержав, рассказал, что узнал от Гриза.

Килч всё молчал. Мрак плыл мимо, душистый и плотный. Анкарат вдруг увидел, как амулеты ловят блики подземного солнца.

– Красивая история, – отозвался Килч наконец. – Ладно. Пусть приходит завтра. Посмотрим, что из этого получится.

Сказал с улыбкой, но улыбкой почти обречённой.

«Разозлился, наверное, что я ему нагрубил. А как ещё убедить!»

В дверях Килч окликнул его:

– Ты-то сам не хочешь учиться?

– Нет! У меня другая судьба.

Когда свет её глаз был хорошим, она говорила:

«Ты будешь сражаться, никого не найдётся сильней и отважней, не только в Городе Старшего Дома, нет, до самого края земли – и дальше, и тогда все увидят, они увидят, и он увидит!..»

А когда свет становился плохим, говорила другое:

«Всё, всё разрушил, я вижу – это словно проклятье, знак, прожигающий время насквозь, с тобой удача, огромная, незаслуженная удача, но ты несёшь только горе, поймёшь, узнаешь, он знал, сразу понял, потому и прогнал!» – И голос её размывали слёзы, дрожь – как эхо дрожи в глубине земли. Анкарат верил: она говорит об одной судьбе, об огромной силе, о том, как он станет непобедимым. Просто видит её в разном свете, хорошем и злом. Хороший свет был её любовью, восторгом, обожанием больше неба, злой – ненавистью жгучей и чёрной. Они вплавились друг в друга, как клятва Старшего Дома вплавилась в её сердце.

После каждого разговора Анкарат пытался представить: кто он, тот человек, который увидит, который всё знал, о котором она столько думала, плакала, тот, что заставил её принести клятву? Но представлялся только рубленый силуэт, то золотой, то отравлено-тёмный, то великий человек, то враг, но всегда – неизвестный и недостижимый, не разглядеть лица, словно в глаза бьёт свет.

В распахнутом окне среди облаков протянулась прогалина, полная звёзд. Где-то над горизонтом рдел дрожащий отсвет каньонов. За стеной пела мама – слов не разобрать, только течение песни, и это течение уносило всё дальше – к другой судьбе, чёрной ли, золотой ли, к разрушению и к победе.

Настойчивый голос Гриза прозвучал знаком этой судьбы:

– Теперь расскажешь?

Анкарат уже засыпал, потому не разозлился.

Заговорил – не открывая глаз, не понимая до конца, грезит или рассказывает на самом деле.

Клятва – это заклинание, сердце которого – в сердце человека. Золотая нить, переплетающая судьбу, магию и волю. Обещание верности, которое нельзя нарушить. Ты отдаёшь себя клятве, и клятва сливается с волей земли. А воля земли – сильней воли человека, потому человек из-за клятвы может перемениться.

Мамина песня за стеной стихла, и Анкарат замолчал тоже, вдруг проснувшись.

Гриз, похожий на птицу со встопорщенными перьями, смотрел из темноты – нетерпеливо, цепко, черно:

– …И это заклинание-клятва – сила Старшего Дома?..

– Чья ещё, – буркнул Анкарат и сразу же обрубил новый вопрос: – Спи давай, завтра начинаешь учиться, забыл, что ли?

Отвернулся к стене, но заснуть так и не смог. Обрывки истории, те, что он выхватывал из слухов и случайных разговоров, те, что недорассказал, трепыхались в голове.

Четырнадцать оборотов назад кто-то выгнал из этого дома хозяина вместе с семьёй. Даже жители квартала, успевшие за несколько поколений обзавестись хоть каким-то богатством, оставались отверженными и бесправными, потому никого это не удивило. Удивило появление юной девушки – из семьи прославленной и знатной. Впрочем, о знатности этой вскоре все позабыли – ведь вспоминать о прошлом отверженных запрещалось. Семья от девушки отказалась, отказались друзья, все прежние близкие. Больше было не важно, что она провела жизнь на Вершине, среди людей старшей крови, людей, чья судьба течёт силой земли. Её собственная судьба оборвалась, развеялась над мёртвой землёй квартала отверженных. Причины никто не знал. Нет, причиной была воля Правителя, воля огня и солнца, воля самого города. Ничего не бывает в мире важней, такой воле не нужны объяснения.