Только голос подземного солнца мог заглушить этот смех – но солнце молчало.

На крыше дома цвёл ещё один сад, запущенный и диковатый – мама то принималась ухаживать за ним, то бросала.

В одну сторону рассыпались глиняные скорлупки домов квартала, уже уснувшие, тёмные, а дальше в земле рдели трещины каньонов.

В другую – сверкал Верхний город, поднимался Ступенями к самой Вершине, к золотому её сиянию. Там были настоящие сады, каналы, настоящая сила, оттуда поднималось небесное солнце. Только попасть – никак.

Жители звали квартал ремесленным или окраинным, а Анкарат звал ничьим. Но все знали: эти названия неверны. Правда в том, что здесь живут те, кого Дом отверг. По-настоящему эта земля звалась проклятой, мёртвой. Кварталом отверженных. Бо́льшая часть соседей унаследовала судьбу предков, изгнанных в древние времена. Мама и Килч оказались здесь чуть больше дюжины оборотов назад.

– Не думал, – пробормотал Гриз, – что всё так похоже.

Говорил об их с Анкаратом судьбах. Мама вела себя чудно́, Гриз сравнивает её с той женщиной из пещер.

Как смеет!

– Чем это? – процедил Анкарат сквозь зубы. – Ничем ничего не похоже.

Гриз пожал плечами. Потом кивнул:

– Возможно. Но разве ты хочешь здесь оставаться? Не хочешь туда?

Он махнул рукой Верхнему городу, а может, и Дому, конечно, Дому. Власть Дома накрывала не только квартал, она достигала даже самой раскалённой глубины каньонов. Все ему подчинялись – даже слепые твари в тоннелях, даже Проклятья.

Анкарат разозлился:

– Да ты тут и дня не пробыл, неизвестно ещё, возьмёт ли тебя Килч на работу!

Но Гриз смотрел серьёзно и твёрдо:

– Не хочешь?..

Анкарат фыркнул:

– Если захочу, там и окажусь.

И вдруг понял, что это правда.

Время Сердцевины тянулось как мёд и как янтарь – застывало.

Жара расплылась по кварталу, и не было от неё спасенья – небесное и подземное солнца соединились. В голове звенели цикады и эхо работы Килча, магии в запертой мастерской. Несмотря на жару, поручений не стало меньше. Но теперь Анкарата они тяготили. И квартал, и родной дом – всё стало тесно и душно. Низкое небо, горькая пыль, нищета, бессмысленность на лицах прохожих, надсадный кашель, врывавшийся порой даже в разговоры друзей, привкус шельфа в любом глотке – всё, чего прежде старался не замечать, с мечтой о Вершине словно бы подсветилось и проступило ярче. У всех, кто здесь оказался, была общая судьба. Судьба, закупоренная стенами квартала, заглушённая мёртвой землёй, не судьба – тупик, бесконечная череда одинаковых дней, смерть задолго до дня, когда заберёт земля. Анкарат гнал эти мысли – и злился, что прогоняет.

Гриз поселился в его комнате. Спал на полу, а днём следовал за Анкаратом сутулой тенью.

В каньоны они теперь тоже ходили вместе. Гриз старался не попадаться на глаза прежним знакомцам – если случалось столкнуться, смотрели недобро, цедили приветствия как ругательства. Гриз навещал прежний дом-нору, приносил фрукты и хлеб, иногда – деньги. Возвращался всегда молчаливый и мрачный. Может, из-за проклятья, может, из-за того, что деньги давал ему Анкарат.

По пути домой Анкарат пытался отвлечь друга, но отчётливей разговоров была нутряная тяжесть его стыда.

– Знаю, – сказал Гриз в одно из таких возвращений, – все считают меня паразитом и приживалой. Я могу найти работу в квартале, но знаю: если сделаю так, никогда уже не вернусь к магии. Это единственный шанс, пусть Килч хотя бы меня испытает!..

– Я не считаю.

– Что?..

– Не считаю тебя… кем ты там сказал. И зачем тебе испытание Килча? Только тебе решать, чем заниматься.

Гриз усмехнулся:

– Тебе всё легко. Но ведь делаешь, что он скажет.