Видно было, что узбечка очень полюбила русскую подругу. Однажды Маша нечаянно услышала, как Наргиз сильно ругалась с Бахадыром на их родном языке. Мария поняла, что разговор шёл о ней. На следующий день Бахадыр повёл Машу на городской рынок в палатку к Наргиз. Там они выбрали шубу. Лучше шубы у Маруси никогда до того момента не было. Шуба была длинная, до пяток. Под норку. Цвет тёплый, светло-коричневый, местами темнее. К низу шуба расширялась, как и рукава. Наргиз подмигнула Мане и сбегала в соседнюю палатку. Надела на голову красивый беретик, выполненный тоже под норку, нежно-персикового цвета. Мария поняла, что вчера Наргиз стыдила Бахадыра за то, что на улице снег срывается, а его девушка ходит в осеннем пальто. Машка прослезилась и крепко обняла подругу. Поцеловала Бахадыра и только сейчас поняла, как ей действительно было холодно и насколько теплее стало. А ещё она чувствовала себя королевой. На неё оглядывались, её рассматривали, ей завидовали, и ею восхищались. Маруся чувствовала себя по другому. Шуба придала ей уверенности, значимости в собственном восприятии.

С Бахадыром у неё были ровные отношения. Везде и всегда она была рядом с ним за ручку. Улыбчивый, ласковый и заботливый молодой человек будто опутал и укутал её сердце своими восточными волшебными чарами. Марусе казалось, что она любила его всем сердцем, а разум тихо молчал в стороне до поры до времени.

Внезапно приехала буэ-джан – мама Бахадыра и Башарат. Маша чувствовала, что очень ей не понравилась. Но и вечно ворчащая женщина, практически не разговаривающая на русском, не вызывала симпатии. В квартире поселился тошнотворный запах топлёного говяжьего жира. Зачем его вытапливать в таких сумасшедших объёмах, Маня искренне не понимала. Она старалась реже бывать дома, чтобы не сталкиваться с пожилой женщиной, которая своим присутствием молча выталкивала девушку.

Маруся ходила-бродила по улицам. Шатаясь, как неприкаянная, она чувствовала себя очень одиноко. Вспоминала бабушку, маму и боялась подумать, что с ней будет, когда она вернётся. Представляла, как будет смотреть бабушка уничтожающим взглядом и говорить, насколько она выросла непутёвой, никчёмной, бессовестной и позорящей её двор. У мамы по наследству передался соответствующий злой взгляд, и от неё тоже не стоит ожидать радости при появлении пред очами. Маша частенько плакала. У неё не бывало денег – все потребности закрывал Бахадыр. При появлении мамы он стал тише воды и ниже травы. Тогда Маня только удивилась воспитанному уважению к матери, и её нисколько не насторожил этот момент.

Недели через две буэ-джан уехала. Проводили её на поезд, и Машка выдохнула. Купили пива и устроили мини-вечеринку дома. Оказывается, не только её одну напрягало присутствие этой женщины в квартире. В разгар веселья пришли два узбека, это были постоянные гости в их квартире. Только при буэ-джан их не было ни разу. Мария курила на кухне с Башарат. Зашли к ним, заговорили с сестрой Бахадыра на узбекском и вопросительно кивнули в сторону русской девушки. – Она своя, – махнула по-русски изрядно выпившая Башарат. Из кармана извлёкся заплавленный пакетик с белым порошком. Узбечка протёрла стол насухо и высыпала на него аккуратную кучку. Достала откуда-то аптекарские весы и начала отмерять, завязывать в полиэтилен обычными нитками, потом герметично заплавлять зажигалкой. Образовывалась кучка из таких мини-пакетиков. Часть забрали эти двое, часть Башарат спрятала в пакет с рисом.

Мане стало очень страшно и холодно внутри. Вышло солнце ясности и осветило все тёмные углы непонимания, откуда были деньги. Как помогала Башарат Наргиз, и где она сама пропадала целыми днями. «Меня это не касается», – моментально решила Маша и включила броню безразличия.