Представьте себе исторический фильм, где Юлий Цезарь вдруг достает из тоги смартфон. Выглядит нелепо, правда? Это анахронизм – помещение чего-то (предмета, идеи, обычая) в эпоху, к которой оно не принадлежит. Роберт Грин, конечно, не дает своим героям гаджеты, но он делает нечто похожее на психологическом уровне: он часто интерпретирует поступки людей прошлого через призму современных психологических концепций и мотиваций.

В чем здесь проблема?

Мировоззрение и ценности были другими: Люди в Древнем Риме, средневековой Европе или даже 100 лет назад жили в совершенно ином информационном, культурном и моральном контексте. То, что двигало ими, их страхи, амбиции, понимание чести, долга, успеха, – могло кардинально отличаться от нашего. Например, объяснять поступки средневекового рыцаря исключительно через современное понятие «токсичной маскулинности» или «нарциссического расстройства личности» – значит сильно упрощать и искажать картину.

Психологические концепции – продукт своего времени: Многие психологические теории, на которые опирается Грин (пусть и в популярном изложении), например, идеи Фрейда о бессознательном или Юнга о Тени, сами возникли в XX веке. А уж термины вроде «пассивной агрессии», «эмоционального интеллекта» или «когнитивных искажений» – и того позже. Насколько корректно использовать эти инструменты, разработанные для понимания современного человека, для анализа психологии людей, живших за сотни и тысячи лет до их появления?

Соблазн «психоистории". Есть целое направление – психоистория – которое пытается применять психологические теории к историческим событиям и личностям. Но это крайне спорный и сложный метод, требующий огромной осторожности. Легко скатиться к поверхностным диагнозам и натягиванию фактов на удобную теорию. Грин же делает это довольно смело и часто без должных оговорок, представляя свои интерпретации мотивов (например, чьего-то «подавленного нарциссизма» или «глубинной зависти») как установленный факт.

Игнорирование более простых объяснений. Иногда поступок исторической личности можно объяснить гораздо проще – политической необходимостью, экономическими интересами, религиозными убеждениями, культурными нормами того времени. Но Грин часто предпочитает искать более глубокие, «скрытые» психологические мотивы, соответствующие его «закону», даже если это требует довольно вольных интерпретаций.

В результате такого подхода история становится не источником объективных данных, а скорее глиной, из которой Грин лепит фигуры, подтверждающие его теории. Он «модернизирует» мотивацию людей прошлого, чтобы сделать их поведение понятным современному читателю и универсально применимым к его «законам». Это делает рассказ живым и актуальным, но сильно снижает его историческую и психологическую достоверность. Мы узнаем больше о том, как Грин видит мир, чем о реальных мотивах исторических деятелей.

Роберт Грин активно использует язык психологии. В его книгах мы встречаем термины вроде «иррациональность», «нарциссизм», «эго», «Тень» (привет Юнгу!), «проекция», «защитные механизмы», «когнитивные искажения» и другие. Это создает впечатление, что его «законы» опираются на серьезную научную базу, что он просто переводит на язык повседневности то, что психологи уже давно открыли и доказали.

Но так ли это на самом деле? Здесь мы подходим к важному различению: между научной психологией и популярной психологией (поп-психологией).