Я впечатляюсь количеством бумаги:

– А вы точно хотите устроить лагерь на двадцать четыре дня? В вашей папке столько листов, что хватит месяца на два, не меньше…

– Это только так кажется. А потом хватимся в середине смены, а делать больше нечего! – возражает Федина мама. – Ну, так что? Какие игры у нас будут в этом году?

Я жадно тянусь к распечаткам. Федя вытаскивает один наушник и с интересом прислушивается к разговору. Лена остаётся безучастна к происходящему. Её, наверное, можно понять: когда твоя мама – руководитель лагеря, а ты сама помощница вожатой, все эти планы не вызывают былого восторга… Хотя нет. Всё равно не понимаю: как можно быть равнодушной, когда дело доходит до обсуждения нового сезона?

– Утром же, как обычно, занятия? – уточняю я, деловито перебирая распечатанные листы.

– Да, и в этот раз вас ждет что-то особенное! – улыбается Федина мама и замолкает, наблюдая за моей реакцией.

Я тут же возмущаюсь:

– Александра Викторовна! Начали, так договаривайте!

Та смеётся в голос, чрезвычайно довольная моим нетерпением, потом, смилостивившись, объясняет:

– Ариадна у своего десятого класса собирается вести курс, который будет называться «Православный дом». Что-то связанное с Домостроем, семейными ценностями, традиционными отношениями в доме… Она хочет сначала опробовать эту программу в лагере и провести с вами несколько занятий из этого курса.

– Она будет пробовать свою программу на нас? – переспрашиваю я, ушам своим не веря. Вот это счастье!

– Да, посмотрит, как дело пойдет. Это только для старших детей, конечно, – отвечает Александра Викторовна.

Кроме полных имен Федина мама часто использует в обращении слово «дети», деля их на «детей маленьких» и «детей старших». Причём, это деление так относительно, что в разных обстоятельствах можно оказаться в разной категории. Иногда даже вожатые попадают у неё в категорию детей. Разумеется, только при своих. Чтобы не понижать авторитет.

Феде это очень не нравится, ей хочется быть старше. Мне же наоборот приятно. Ничто не может расстроить меня сильнее, чем замечания приезжающих в гости родственников о том, как я повзрослела.

– Поезд номер двадцать семь… – доносится из динамика.

– Опять?! – негодующе восклицаю я.

– Тише! – обрывает меня Федя.

– … прибывает на третий путь!

Ура! Александра Викторовна неторопливо, без суеты, складывает распечатанные листочки в папку и поднимается. Мы с энтузиазмом следуем за ней.

2 июня

Вечерняя служба идет своим чередом. В храме многолюдно. Завтра Троица. Федя ещё стоит и ждёт своей очереди на исповедь, а я уже отстрелялась и решила присоединиться к Лиде, Свете и Наташе – тоже из компании «своих». Они исповедовались самыми первыми и ушли отдохнуть на первый этаж, в комнатку сторожа.

Я спускаюсь по лестнице, вхожу в полутьму гардероба. Окон здесь нет, и кроме крохотной лампочки на потолке каморку освещают только свет из открытой двери в трапезную, голубое мерцание компьютера да настольная лампа. На экране монитора отображаются виды с камер наблюдения над входом и на заднем дворе, а в кресле сидит с книгой охранник Юра.

Юра – совершенно не типичный охранник, какого можно увидеть в торговом центре или офисе. Да и как можно быть типичным охранником, если ты работаешь в храме? Высокий и худой мужчина средних лет с небольшой бородой, с добрыми, но серьёзными глазами, вечно с книжкой в руках – некоторые по ошибке принимают его за священника. На поясе у Юры висит солидная связка ключей ото всех помещений – он с ней никогда не расстается и хранит с таким трепетом, что поневоле ощущаешь уважение к человеку, который каждое утро отпирает двери церкви, клироса и алтаря. Ведь дело не в том, что он может и не отпереть – важно, что именно он и отпирает. Впрочем, и не впустить Юра может, если кто-то придет в неподобающем виде и не с тем настроем. Хорошо помню, как однажды он стоял на входе в храм, преграждая дорогу молодому хорошо одетому парню, который громко матерился и кричал непристойности. Тот так и не прорвался…