Я хотел из Свято-Григорьева (Бизюкова) монастыря сделать обитель любви, но все, кого я когда-то спасал и поддерживал, кого мне владыка как старцу вручил во время их иноческого пострига, все меня предали. Все, как один. Мне обидно было: «Господи, почему вопиющая несправедливость такая!? Я же для Тебя старался! Почему епископ верит клеветникам!?» Не понимал я тогда: для Господа было важнее не монастырь поднять, а меня через «мясорубку», через «жернова» перекрутить и перемолоть. И ещё я понял одно на пути за Христом: хочешь Мне подражать? Имей своих Иуд, как Я, и чем больше, тем лучше. Слава Богу, не участвовал я во всеобщих ристалищах: кто первым добежит до уха владыки и что-то шепнёт, тот и прав. Очень не нравилось мне, что в Церкви было всё: амбиции, борьба за власть и деньги, карьеры и прочее. Только Христа там не было. Мне бы молиться за духовенство, а я начал криками правду резать. Христос же шептал мне в сердце, как апостолу Петру: Что тебе до них? «Ты иди за Мною» (Ин.21.22).

Меня отправили, слава Богу, на сельский приход в Осокоровку (храм в честь Святой Троицы). Бог дал мне возможность освоить послушание приходского священника. Там к 2000-летию Р.Х. хотел я пещерный скит сделать в старых каменоломнях, но владыка и благочинный только с этой идеи смеялись. Всё это так и осталось МАНИЛОВЩИНОЙ.

Первые ночи на приходе спал я прямо в храме на полу. Когда сильно взалкал, пришлось из кружки вытряхнуть пару гривен и купить хлеба с консервой сардин в масле. Потом дали комнату в общежитии, но без туалета. Пардон, «по-большому» приходилось в школьный туалет во дворе бегать, а «по-маленькому» – «до вітру». Сидишь над дырой, а тут школьники заходят: «Доброго ранку, батюшка!» Хорошо, что не «благословите». Но я был счастлив лепить приход по своему усмотрению, борясь с обрядоверием, переводя приход из «панихидно-акафистных рельс» на «литургические». Купался в Днепре по-прежнему круглый год, с детьми имена усопших на всех окрестных кладбищах переписали и литии служили (сёла и хутора Каховское «море» затопило в 50х годах). Готовил клирос из 10-13-летних мальчиков и девочек.

Когда в неотапливаемом общежитии сильно похолодало, меня взяла на постой пожилая пара. Жил я в бане, в которой мыши бегали на моей подушке, но я был счастлив. Ровно в полночь читал Полуночницу, рано утром обливался холодной водой на морозе, пугая селян; днём с детьми чтением и пением занимался… Эх, люди-люди. Что на Страшном Суде за клевету на священника говорить будете? Ко мне бегала учиться читать Апостол 13-летняя девочка, и меня обвинили в педофилии. Когда дед – хозяин бани заболел, меня выгнала его 83-летняя жена: «Люди кажуть, що Ви зі мною спите!» (ничего себе «вилка» извращенца – 13 и 83 года!). Ко мне приехала 17-летняя девушка-еврейка из Николаева, которую я отговорил от аборта и крестил. Я её племяницей представил, она меня «дядя Вовой» называла… Что тут началось! «Це не Ваша племіниця! Я бачила роги на голові у Вас, коли Ви у вівтарь зайшли!» И это при всём-при том, когда многие прихожане любили и уважали меня.

Когда у меня остановился послушник – мой ровесник, я стал «голубым». Разумеется само собой – «вором». Уже на других приходах – «католиком» (меня владыка как-то благословил служить литургию св.ап. Иакова, брата Господнего, на которой я мирян отдельно Телом и Кровью причастил; а на литургии Преждеосвященних Даров на отпусте я помянул святителя Григория Двоеслова, ПАПУ РИМСКОГО). Часто эта клевета в письменном виде на стол владыке ложилась, но я радовался. «День без клеветы на монаха прошёл даром для него. С радостью переноси поклёпы и напраслины, – учил св. Серафим Саровский, – это истинная мантия монаха». Это тоже христоподражание и путь на Голгофу за Христом, но далеко не всегда у меня хватало смирения с радостью молиться за врагов – «лекарей моей души». Хотя, врагов у меня не было. «Скорпион» Вова Подыма был моим врагом №1.