В столовой Гарри высмотрел местечко по соседству с Дэйви и поставил рядом с ним миску с кашей и тарелку с тостами. Кто-то из старших прочел молитву, и все как один накинулись на кашу. По утрам Гарри всегда донимал страшный голод – в остальное время недоедание еще можно было терпеть. А перед завтраком желудок словно бы превращался в огромную пустую пещеру, ждущую, когда же ее заполнят. Каша была чуть теплая, и коричневого сахара в нее добавили маловато, но для того, чтобы набить живот и согреться после спуска по холодной лестнице, этого оказалось достаточно.

– Все хорошо? – спросил Дэйви, откусив изрядный кусок от тоста, намазанного маслом и вареньем.

Гарри пожал плечами, но ничего не ответил.

Дэйви перестал жевать и обвел друга внимательным взглядом, вскинув бровь.

– Что стряслось?

Одного этого вопроса хватило, чтобы на глаза Гарри навернулись слезы. Он уставился на свою порцию каши, боясь проронить хоть слово – а вдруг совсем расклеится? Он уже слишком взрослый, чтобы плакать, особенно на виду у других мальчишек. Такого позора ему не пережить.

Дэйви, кажется, почувствовал смятение товарища и резко втянул носом воздух.

– Ладно, позже обсудим.

Гарри кивнул и вернулся к еде.

– А ты еще что-нибудь слышал об этой загадочной встрече, которая скоро начнется? – спросил Дэйви.

– Что еще за встреча?

– Ну, та, про которую говорил мистер Уилсон. Ее устраивают после завтрака.

Гарри сглотнул.

– Это кто тебе сказал?

Дэйви закатил глаза.

– Джейми.

– Пока своими глазами не увижу, не поверю. Я вообще про нее забыл.

– А я нет. Если нам и впрямь предложат уехать отсюда, я соглашусь – уже решил. А ты?

Столько всего случилось после того урока у мистера Уилсона, что Гарри не успел подумать о новой возможности. Но теперь ему вдруг стало все равно. Оставаться, ехать – какая разница? И совершенно неважно, что с ним будет дальше.

– Если ты поедешь, я тоже, – ответил он.

Дэйви расплылся в улыбке.

– Вот и славно!

Когда ребята доели кашу, Гарри обхватил озябшими пальцами большую керамическую кружку, полную горячего чая с молоком. Дэйви толкнул друга локтем и кивнул на дверь столовой. Билл, подсобный рабочий, вошел в столовую, заметно сутулясь под поношенным пальто. В одной руке он держал ведро, а в другой швабру. Билл проворно пересек зал и вышел в дальнюю дверь.

Дэйви выдохнул, раздув ноздри.

– Ох и попляшет он у меня однажды, тварь такая.

Гарри ничего не сказал. Он молча смотрел на дверь, за которой исчез рабочий. Ноги еще болели от порки, но он был даже рад этому. Боль напоминала о том, что он жив, отвлекала ум от новости о смерти матери. Гарри привык считать, что его отец, как и многие другие, погиб на потонувшем в грязи поле боя во Франции под конец войны с нацистами, и никто его в этом не переубеждал. Лучше верить, что родной отец сгинул в далеких краях, чем в то, что он и знаться с тобой не хочет. А теперь еще и мамы не стало. Некого больше любить и не от кого получать любовь взамен.

Мистер Холстон постучал деревянной тростью по краю стола, прервав десятки разговоров и беззаботный смех сотни мальчишек.

– Ребята, внимание!

К дальнему концу длинного стола прошли две женщины и замерли в ожидании. Одеты они были как знатные дамы, которых Гарри видел в Лондоне, когда они с мамой бывали в Кенсингтоне. Мама тогда подвизалась швеей у одной кенсингтонской леди. Гостьи приюта очень напоминали ту богачку: тоже были изысканно одеты, их румяные лица покрывал безупречный макияж, а волосы лежали блестящими волнами.

Мальчишки отложили ложки, поставили кружки с чаем и повернулись к женщинам. Одна из них, в синем платье с тонким черным поясом на широкой талии, прочистила горло и заговорила. Глаза у нее сияли, алые губы поблескивали в электрическом свете.