Его голос просто сочился отчаянием. Я дала себе минуту поразмышлять, как вытащить его из этой тоски и вернуть к привычному воодушевлению. Может, обратиться к его гордости – с моим братом срабатывало. Тони частенько проваливался в хандру, и пара жестких слов обычно давала хорошую встряску, которой сочувствием не добиться.

– Серьезно, что ты хочешь, чтобы я думала? Что ты жалкий неудачник? Да еще и трус, который бежит от трудностей? Фрэнсис Скотт Фицджеральд, выпускник Принстонского университета, всего лишь никому не нужный тюфяк, вышедший в тираж, так ничего и не добившись? Таково твое решение?

Скотт приподнялся на локтях и всмотрелся в меня, нахмурив брови и поджав губы. Я задрала подбородок и одарила его своим самым серьезным взглядом – тем, который я использовала, когда учила младшеклассников литературе. Нужно было заставить детей поверить в твою совершенную искренность, особенно когда речь заходила, скажем, о Уильяме Блейке и его тигре, затаившемся в чаще.

Этот жар приводил детей в полное замешательство. Тигр что, правда горел? Он умер? Почему он загорелся? В него ударила молния? Его наказал Бог? Я должна была заставить их поверить, что поэзия дело серьезное – до лимериков[3] они и так скоро доберутся.

Сейчас мне нужно было заставить Скотта поверить, что он рискует упасть в моих глазах. Я бросила на него неодобрительный взгляд и отвернулась.

– Ты ведь знаешь, что я пробовался на сцене раз или два? – спросил он.

– Да, ты рассказывал.

Он был активным участником Принстонского клуба «Треугольник», писал для них тексты пьес и сам участвовал в нескольких представлениях.

– Ну так вот, сейчас я играю роль Отвергнутого Юноши. Оттачиваю актерское мастерство. Нельзя позволять таланту ржаветь.

Снова поворачиваясь к нему, я заставила себя не улыбаться:

– То есть ты все же не жалкий неудачник?

– Нет, – прочувствованно ответил он, выпрямляясь. – Конечно же нет. Университетские газеты пачками публиковали мои произведения. Стихи, пьесы, рассказы, очерки. Полный список составил бы пару футов. Однажды я написал мюзикл! Это пустяк. Небольшая заминка. Я могу попробовать снова.

– Вот и я так думаю. Ты останешься на ужин?

– Нельзя же разочаровывать твоего отца.

В день, когда выступал полк Скотта, моя сестра Тильда, которая теперь тоже жила у нас, пока ее мужа нет рядом, обнаружила меня на деревянных ступенях крыльца в прескверном расположении духа.

Тильда в свои двадцать семь была мне ближе всех по возрасту. Способная и надежная, она растила очаровательного мальчика, названного в честь его отца. Она была одной из настоящих «девушек Гибсона», величественных и эфемерных. Ничто не могло поколебать ее спокойствия. Своими темно-русыми волосами, очками и решительным настроем она во многом походила на папу.

Тильда присела рядом со мной.

– Значит, Скотт уехал? Мне сказала Тутси.

Я отрывала белоснежные лепестки у пахучего, шелковистого цветка жасмина и бросала их себе под босые ноги.

– Зачем они это делают?

– Что, вызываются добровольцами?

– Да. Зачем они вообще воюют? Почему все еще верят, что любое дело можно решить, собрав толпу молодых людей в поле, в лесу или в городе и заставив их стрелять друг в друга? Как будто правота сторон будет зависеть от того, кто захватит это поле, реку, или горсть домов. Какое Джону дело до того, получат немцы кусок Франции или нет? Почему это заботит его больше, чем ты?

Тильда обхватила колени руками и сплела пальцы в замок.

– Мужчины думают иначе. Они верят, что таким образом демонстрируют характер. Они сражаются ради нас.

– Мне-то какая пользы от войны? Или тебе? Ни в Монтгомери, ни в любую другую часть Америки никто не вторгается.