Четвёртый же эффект проявления ментального через физиологию обнаружился в тех же восьмидесятых годах, но, в отличие от первых двух, остался с Андреем на всю жизнь.

К сожалению, он также не был связан с приятными эмоциями. Если близкий человек (жена, например, или позже – Юнона) своими действиями или словами зарождали у Андрея подозрения, то, как правило, по мере пробуждения интуиции начинало появляться в районе солнечного сплетения странное тянущее ощущение. Причём оно не было постоянным, а возникало только в момент разговора, в непосредственной близости (в пределах одной комнаты) от человека. Печальная статистика убедила позже россиянина, что эта необычная физиологическая «сигнализация» интуиции почти никогда не подводит. Он никогда не пытался углубляться в проблематику онтологии, а просто пользовался этим проверенным временем эффектом. Впрочем, всегда с большим неудовольствием, поскольку это не было связано с позитивными эмоциями.

С позитивными эмоциями связано было нечто другое – более субтильное, тонкое, едва ощущаемое. Но также на уровне физиологии. К сожалению, по мере развития техники гаджетов это нечто ушло и, видимо, не будет возможности прочувствовать его вновь. Речь о восприятии человеком рукописного текста близкого человека.

Лет сорок назад, когда написанные от руки письма были вещью нормальной, обыденной, Андрей не обращал внимания на свои ощущения, которые возникали у него в момент прочтения написанного рукою письма. Ощущения те казались тогда вполне естественными. Последние несколько писем, которые ему запомнились – и те были уже редкостью – одно году в 1982, от мамы ему в стройотряд, парочка писем в войсковую часть в середине восьмидесятых, а последнее (также от мамы) – ему уже в Варшаву, в 1994. Кстати это последнее чудом сохранилось, и, перебирая четверть века спустя старые бумаги, Андрей наткнулся на него. С трепетом взял он в руки пожелтевшие листки из разлинованной ученической тетради и, смакуя каждое слово, прочитал то письмо. И неважно было в тот момент его содержание – что-то неизмеримо более значительное излучали эти ровные строчки, написанные знакомым с самого детства милым почерком. И несмотря на то, что в самом тексте не было никаких особенных слов о чувствах мамы, а только лишь традиционное описание событий и семейных новостей, какое-то необъяснимо тёплое, родное, благодарное чувство волной захлестнуло Андрея. И у взрослого, пятидесятивосьмилетнего мужчины вдруг комок подступил к горлу, а глаза увлажнились.

Этот случай восприятия рукописного текста не был ни единичным, ни следствием экзальтации. Ещё в середине девяностых, когда Юнона всеми силами старалась понравиться Андрею и поддержать их союз, она также писала ему от руки несколько раз – то записку, а иногда и целое письмо. Для россиянина такие знаки внимания были как бальзам на душу. И уже тогда он обратил внимание на то, как разнится читаемый рукописный текст от текста телефонного СМС (уже тогда входила эта практика повсеместно). От рукописных милых записок польки также шла какая-то позитивная энергия, было приятно держать их в руках, вглядываться в почерк. Трудно объяснить, но ФИЗИОЛОГИЧЕСКИ рукописный текст воспринимался Андреем иначе. Как будто над ухом звучал живой голос Юноны.

Иногда, чтобы сделать ему особенно приятное, она – в те годы ещё не так великолепно владеющая русским, как в двухтысячных – писала ему что-то по-русски. До сих пор Андрею запомнилась какая-то милая, незначительная записка, которую она оставила ему, выходя из квартиры очень рано утром – пока он ещё спал. В записке той не было ничего особенного – что-то насчёт того, что она желает доброго утра и что на кухне приготовила ему «завтрачОк». Именно эта смешная орфографическая ошибка, написанная рукой Юноны, особенно умилила россиянина. Получив такую записку, он вспомнил детство, когда, приходя из школы, находил на кухонном столе традиционную для тех лет (а теперь уже – увы! – традиции той нет) записку от мамы. С текстом типа: «Котлеты в холодильнике». Но как не хватает этих текстов сейчас! Этих живых, рукописных букв, этих излучающих родное тепло слов!