– Львович, сядь, не позорь нас, – причитал я, стараясь усадить товарища на место. – Это же реквизит, бутафория.

Митя выглядывал из широкой спины отца и молил о помощи всем видом. Тяжелое, почти каменное тело Львовича было не просто так сдвинуть с места.

Актер продолжал игру, громко произнося свой текст и раз за разом продолжая целиться в зал. А молодая актриса в бежевом платье, вышла к нам и, проскользнув через меня, заняла место Николая.

– Послушайте. Мы понимаем, что вы не были готовы к таким сценам. Поэтому готовы увести вас и вашего ребенка в места более для вас спокойные.

– Нет! – громко завопил Николай. – Куда вы нас поведете?

Все внимание от сцены было переключено на наш ряд. Даже актеры с интересом смотрели, чем закончится представление в зале.

– Предлагаю вам пройти на места, где в вас не будут целиться. Вы же понимаете, что срываете спектакль, – продолжала актриса свои уговоры.

– Деньги уплачены, а вы тут в зрителей целитесь, – не унимался Николай. Он начинал подозревать шаткость своего положения, но продолжал отыгрывать роль сумасшедшего.

– А мы должны, по-вашему, терпеть? – вдруг закричала актриса. – У нас спектакль полным ходом. Идет сезон. Думаете, всем людям в зале не страшно, когда в них целятся? – продолжала она, вскочив на ноги. – В этом и есть задумка режиссеров. Вызвать эмоции!

– А если кто-то из актеров пронес настоящий револьвер? – громко возразил Львович.

– Ну не шутите так. У нас нет в трупе самоубийц, и желающих отправится на каторгу из-за такого. Вы боитесь, поэтому я предлагаю вам места, предназначенные для таких случаев, – после ее слов в зале воцарилась тишина.

Львович махнул головой в знак согласия. Актеры заняли свои изначальные места. Девушка вышла в проход и ждала главное действующее лицо нашего ряда.

– Вставай, – прохрипел мне Львович.

– Не боюсь, – отмахнулся я.

– Пойдем. Своих не бросаем, – настаивал он, пока актриса не взяла меня за руку и не настояла. Мы все задерживали выступление.

Понимая, что нас выедут из зала и распрощаются, я надеялся, что в холле, где стояли доски с заслуженными актерами, не появится доска позора с нашими фотографиями и надписью: «Не впускать».

К моему удивлению, актриса повела нас не к выходу, а на сцену. По ровному полу, к стульям вдоль стены. Мы со Львовичем хотели в два голоса возразить, но девушка громко дала команду:

– Начинаем!

И все актеры снова запели песню. Бардовские мотивы звучали намного громче, и, казалось, мы невольно тоже начинаем петь. Львович хотел встать пару раз, но я, краснея от стыда, держал его за рукав пиджака и тянул обратно к стулу.

Из зрителей мы превратились в действующих лиц, а вернее, в бездействующих, но собирающих на себе все взгляды зрительного зала.

Актеры, словно не замечая нас, продолжали свое выступление. Вот тот же самый герой от нераздельной любви, от измены по сценарию проверяет бутафорский револьвер, целясь в зал, и другой подает ему все новые и новые из закрытых коробок. До Львовича, наконец, дошло, что они показывают сцену в магазине, где женщина за соседним столом выбирает ткани и пуговицы, также страдая от любви к молодому продавцу.

Сцена заканчивалась, но нас не спешили возвращать на места. Под пение той же песни, актеры быстро меняли реквизит. Я остановил уже знакомую актрису и спросил, когда нам можно вернуться на места, но она ответила резко и серьезно:

– Вы останетесь здесь до конца спектакля.

– Но мы будем мешать зрителям своим видом, – возразил я.

Это было бесполезно. Наверно, в сравнении с тем, как Львович вел себя в зале, на сцене он казался не более чем простой декорацией. Но как сопутствующему реквизиту каждому из нас было не по себе. Это показывал своим видом Митя, закрыв лицо руками и стараясь спрятаться за силуэтом отца от многочисленных взглядов.