Серый разрушенный Воронеж, памятник Черняховскому и безлюдная площадь заброшенного железнодорожного вокзала с разветвленными улицами будто издевались над грязным, промокшим и обессилевшим человеком с арбалетом в грязных руках, продолжали играть с ним в прятки, скрывая самое дорогое, что у него осталось, – его сына Антона.

Или уже Аттона?

Человек смахнул капли дождя со лба.

– Герман, меня зовут Герман…

Он сел на мокрый деревянный поддон и стал равнодушно наблюдать за приближающимися к нему людьми. Он даже не помнил, как оказался здесь, на вокзале. Люди приближались. Да не все ли равно, кто они, когда мир снова рушится? Все равно. Группа, состоящая из динамовских пауков и воинов, остатков валькирий и каких-то незнакомцев в лохмотьях, двигалась прямо к нему. Последними шли Гера и Хава. Та самая Гера…

И тот самый «квадратный», как окрестил его Герман при первой встрече на Ликерке. Серийный маньяк, уважающий оружие, любящий выпить, читающий Библию и Стивена Кинга, презирающий рабство, ненавидящий северян и Завала, гребаный сукин сын! С татуировкой на лбу 1+1=1. Ставший лучшим другом за такой короткий срок. Очень короткий срок…

И Гера… Но Лучник им даже не улыбнулся.

От процессии отделился человек с повязкой на глазу.

– Ну что, утомился? – спросил Каган, лидер динамовцев. – Я тебя понимаю, Тарталья, очень хорошо понимаю.

Лучник не ответил.

– Да ты не серчай… Знаю я про твою беду, Хава сказывал, успели мы познакомиться с твоим другом непутевым, – произнес Каган, кивая на «квадратного». – Дайте бедолаге попить что ли, не в себе он…

Дождавшись, когда Лучник опорожнит бутыль с мутной жидкостью, Каган подсел к нему на грязный поддон.

– Тебе надо уходить, Герман. Всем нам надо уходить… Орги ликерошные считают, что ты вместе с семилукскими ходоками пытался переворот устроить на Играх, скорее всего, приговор тебе подписан. Думают, что ты человек Хозяина, видели, как ты что-то сказал ему. Убьют ведь!

Лучник нехотя повернулся к Кагану.

– Да какой он Хозяин? Шурин он мне, актер бывший, роли вторые играл, а то и третьи. Брат жены моей покойной, только вот как звать запамятовал. Влад, точно Влад! Он и Хозяин, не лепится как-то…

– То-то и оно, что Хозяин! – Каган переглянулся с Хавой. – Давление, оно, брат, знаешь что с людьми делает… Не успеешь глазом моргнуть, как друг врагом обернется, сын – зверем, а дочь – убийцей.

Лучник вспомнил Элен-Элениум, убившую свою мать на Ликерке. Каган продолжил:

– Знаешь, как все со стороны выглядело? Так я тебе расскажу. Представь себе: Игры, Стадион, шахматы эти, и вдруг – ходоки приносят мертвого звонаря, начинается хаос, пальба, кровь. И скачок Давления! Ты на ногах, бодр и подтянут, даже воодушевлен, но вместо того, чтобы спасать Птицелова ликерошного и других оргов, бросаешься к умирающему Хозяину, обнимаешь его, шепчешь что-то… А потом предательски бежишь хрен знает куда, оставив друзей на Стадионе дохнуть да объясняться за тебя.

Лучник сморщил лоб, теребя в кармане медальон, снятый с шурина. Или с семилукского деспота?

– Я сына догнать хотел. Всего лишь. Сына, понимаешь, Каган?

– Да все я понимаю, только в толк не возьму, что теперь будет.

– Я хотел догнать сына, – повторил Лучник.

– Нельзя тебе в центре оставаться, пойдем к нам, на Динамо. Опасно тут чертовски – живоглоты буйствуют повсюду. Кстати, если б не Хава, и я бы поверил в твое предательство. Твой большой друг рассказал, чем вы занимались последние сутки, так что, я верю тебе. А вот орги не поверили и выгнали Хаву с Ликерки, без права вернуться назад… Я правильно излагаю?

– Да, все именно так, – подтвердил Хава и подсел к Лучнику. – Сначала убить хотели по закону военного времени, потом отпустили на все четыре стороны. Времени мало у них на раздумья было. Помнишь, я рассказывал тебе свою историю? Даже тогда мне верили, приютили, помощником начальника охраны сделали. А тут… Впрочем, изгнание с Ликерки можно считать условным, я даже не знаю, устояла она в этом хаосе.