Петр Игоревич. Индусы балуются?

Гурышев. Наглому покупателю я подкинул. Он смерти побаивается, а когда тебя кипятком обливают, смерть тебя не пугает, мечтаешь ты о ней – у меня на картине кровавая сцена была, и он мне говорит, что вы не правы, изображать смерть ни к чему, с трясучими маргиналами я обычно не разговариваю, но он замечательным художником меня назвал. Развивать свой талант изображением того, что я хочу, старался мне отсоветовать.

Петр Игоревич. У тебя твои картины, а мне чем забыться? Я же ей замуж выйти предлагал!

Гурышев. Отвергла?

Петр Игоревич. Сказала, что подумает.

Гурышев. В ослеплении чувствами кого ни попадя замуж, а она тянет, ничего определенного не говорит… что ей от тебя было нужно, мне, отец, не понять. Петр Игоревич. С подругой, наверное, жить утомилась.

Гурышев. А ушла почему?

Петр Игоревич. Она с изумрудами ушла.

Гурышев. Потрясающе удачно с бедненьким воронежским старичком у дамы сложилось. Где ты их прятал, ты мне скажешь?

Петр Игоревич. Прости, сынок, но свой тайник я и твоей матери не раскрыл.

Гурышев. А у тебя и до изумрудов в нем что-то лежало?

Петр Игоревич. Что и сейчас лежит. Всякая дребедень, за которую и ломаного гроша не дадут.

Гурышев. Для тебя это дребедень, но старики часто истинную цену не знают.

Петр Игоревич. Она ее не взяла.

Гурышев. Твою оценку это, думаю, подтверждает. С изумрудов мы бы, конечно, поднялись…

Петр Игоревич. Наследство я вам готовил потрясающее!

Гурышев. Квартиру ей, а изумруды нам? В том направлении, что ей все, а нам ничего, уверен, что не переиграл бы?

Петр Игоревич. Изумруды никому кроме вас. Я и квартиру ей обещал, исходя, что вам куда больше достанется. Но изумруды от меня ускользнули…

Гурышев. И от нас.

Петр Игоревич. Я —то старость и на кефиру проведу, а вам обидно, так обидно…

Гурышев. Да. Увидев ее на улице, к ней не подойдешь и не скажешь… не потребуешь.

Петр Игоревич. Изумруды не наши.

Гурышев. А когда что хорошее нашим было…

Действие четвертое.

Елена Константиновна Лыбова у леденящего своим добродушием Лазаря Фальца; при их разговоре присутствует прямосидящая супруга скупщика Анна.

Фальц. Самых разных масштабов, Леночка, люди ко мне приходят. Но ты принесла то, что сюда и первые из первых не доставляли.

Лыбова. Сумму за такое богатство попрошу соответствующую. Процентов десять вы собьете, но дальше в своих уступках я не пойду.

Фальц. А кого ты, милая Леночка, знаешь из тех, кому продать это можно? Если у нас с тобой сделка не состоится, к кому ты пойдешь?

Лыбова. Муж мне про ростовского скупщика говорил.

Фальц. И скупает он забавные фигурные камешки, на берегу Азовского моря подобранные.

Лыбова. Муж мне говорил, что обороты у него миллионные. В долларах, понятно.

Фальц. (Анне) Не верить знаменитому воронежскому бандиту, к его вдове, наверное, непочтительно.

Анна. Он проиграл.

Фальц. Ну да, его организация под корень изведена. От сгоревшей избы и фундамента не осталось.

Анна. А ее без фундамента построили. Несколько чумазых собрались и на скорую руку кое-как сколотили. Подбирающейся к ней пожар не заметили.

Фальц. Увы, им, увы, словно котят мужчин перестреляли… всего миг, Леночка. Страшно короткое время твой супруг силу из себя представлял. Едва в собственный джип залез, в катафалк ложиться пора. Под Гришей ходил – не тужил, а откололся, и зарыдала ты по нем, мертвом… между прочим, я к твоему мужу всегда добр был.

Лыбова. Он мне говорил.

Фальц. Положительно обо мне говорил?

Лыбова. Говорил, что если пистолет на тебя не наставишь, цену ты даешь борзую. Настолько заниженную, что его распирает пулей в плечо тебя проучить. Но когда пистолет вытащен, нужда стрелять пропадает. Приемлемый вариант ты тогда предлагаешь. Цену не настоящую, но достаточно подходящую. Выстрели в тебя он разок, ты, мне кажется, настоящую давать бы начал.