«Изыди, соблазн ветхости!» – пробормотал он, отмахиваясь от невидимых миазмов, и погрузил руки в сундук, напоминая в этот момент то ли кладоискателя, нащупавшего сокровище, то ли хозяйку, ищущую затерявшуюся пуговицу.

Первой на свет божий (а точнее, в тусклый сумрак избы) была извлечена некая медная, тускло поблескивающая конструкция, некогда бывшая частью прабабушкиного самовара, а именно – его боковиной, щедро украшенной вмятинами от многочисленных падений и одним сквозным отверстием неизвестного происхождения. Богдан приложил ее к своей тощей груди. Сидела она криво, больно впиваясь острым краем в ребра, но энтузиазма это не убавило.

«Броня Светозара Ясно Солнышко!» – торжественно провозгласил он, едва не проткнув себе палец о заусенец. «Вижу, вижу, не вся она цела, видать, в жарких сечах побывала! Но не беда! Чуть ржава, да дух богатырский в ней еще крепок! А металл сей, чаю, от стрел каленых убережет, а то и от слова злого, ведьминского!»

Далее из сундучных глубин был выужен старый, дырявый чугунок без ручки, покрытый слоем сажи, который не отмылся бы и святой водой. Богдан, отряхнув с него паутину и дохлую муху, задумчиво водрузил его себе на голову. Чугунок был велик, съезжал на глаза, и дыра на макушке отнюдь не добавляла ему воинственности, но герой нашел и этому объяснение.

«Шелом Ярослава Мудрого! Али Олега Вещего!» – продекламировал он, пытаясь поймать свое отражение в мутном осколке зеркала. «Ишь ты, каков! А сия прореха сверху, – он ткнул пальцем в дыру, – не от вражьей секиры вовсе, нет! Сие для вентиляции ума ратного, дабы он в думах высоких да помыслах героических не перегрелся и не вскипел, аки каша в этом самом чугунке!» Он удовлетворенно хмыкнул, довольный своей находчивостью.

Последним трофеем, добытым из чрева сундука, стала круглая деревянная крышка от бочки, на которой когда-то, судя по едва различимым блеклым пятнам, был намалеван какой-то пасторальный сюжет – то ли пастушок с овечками, то ли сцена сбора урожая. Ныне же он был столь выцветшим и испещренным трещинами, что мог сойти за абстрактную карту неведомых земель или древний рунический символ.

«Щит Перуна Громовержца!» – объявил Богдан, просовывая руку в приделанную с обратной стороны веревочную петлю, некогда служившую для удобства открывания бочки с квашеной капустой. «Мощен и несокрушим! А сей узор таинственный, – он повел пальцем по выцветшим остаткам рисунка, – не иначе как письмена древние, охранные, от сглазу и порчи оберегающие! Всякая нечисть, узрев его, в страхе разбежится, аль от смеха помрет, что тоже, в общем-то, победа!»

Так, вооруженный до зубов (или, скорее, до ржавых обломков) и защищенный от всех мыслимых и немыслимых напастей, Богдан предстал перед изумленной Муркой во всем своем нелепом великолепии. Он был готов к подвигам. Оставалось лишь найти меч-кладенец, да верного коня богатырского. А с этим, как он предчувствовал, могли возникнуть некоторые трудности, ибо в его хозяйстве водились лишь тяпка да старая, вечно больная курица Пеструха, на роль боевого скакуна никак не годившаяся.

Часть 2: Меч-Кладенец, версия 2.0 (сельскохозяйственная).

Покончив с оборонительными реликвиями, Богдан приступил к поиску оружия наступательного, без коего ни один уважающий себя герой, пусть даже и вышедший из пыли избы-читальни, обойтись не мог. Его взор, полный решимости и плохо скрываемого голода (ибо завтрак так и не состоялся), обшарил скромные закрома избы, но кроме упомянутой кочерги, да пары затупленных ножей для лучины, ничего, способного устрашить хотя бы мышь, не обнаружилось. «Негоже богатырю с кухонной утварью на супостата идти, – пробормотал Богдан, – сие моветон, да и только».