– Нет, Али может взбеситься. Просто подели напополам.

Джуди достала нож X-Acto и аккуратно разрезала маленький квадратик на половинки, бросив оба кусочка в ладони Энсилу. Мы с Энсилом разошлись по своим комнатам, где каждый из нас проглотил свою половину.

– Али, это будет долгая ночь.

Я действительно с нетерпением ждал этого.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 13 МАЯ 1984

Я устал от Энсила и его весельчаков. И вот в один день в конце семестра я сел в скорый поезд до Нью-Джерси и сошел на остановке в городке Харрисон, недалеко от Ньюарка. Мое внимание привлекла большая фабрика по производству противоблошиных ошейников Hartz прямо за станцией. В Харрисоне, как и в Бей-Ридже, Бруклине или Стейтен-Айленде, Маркс и Энгельс нашли бы настоящий нью-йоркский пролетариат – людей, зависимых от Манхэттена своим доходом, которого никогда не хватило бы на мало-мальски комфортную жизнь.

Возможно, из соображений гигиены и экономии я решил присоединиться к пролетариату, чтобы отдалиться от культурного насилия, в котором я жил в бруклинском общежитии. Секс, наркотики и рок-н-ролл – я был контужен, но в то же время никак не хотел переводиться в университет за пределами Нью-Йорка. Я нашел маленькую студию на верхнем этаже сборного рядного дома неподалеку от фабрики по производству каких-то химикатов – что бы там ни было, я чувствовал этот запах по ночам, в один и тот же час, стоило мне оставить окно открытым.

В городе часто мелькали тони манеро прямо из «Лихорадки субботнего вечера»17, разъезжавшие взад-вперед по главной улице в бесстыжих черных «Шевроле Камаро», из которых вырывались «Eyes Without a Face» Билли Айдола или «Get Into the Groove» Мадонны. Но, помимо этих незначительных раздражающих факторов, это местечко было вполне нормальным и, что самое главное, приемлемым – учитывая жадность моего богатого отца.

Местные жители были очень подозрительны, как будто их драгоценная популяция могла исчезнуть в любую минуту, как будто у них забирали почву из-под ног. В отличие от Манхэттена, здесь разнообразие становилось поводом для предрассудков, а не основой гармонии.

Гринвич-Виллидж реально находился где-то посередине между мной и моим кампусом в Бруклине. Если в окрестностях Нью-Йорка и есть местность, полностью соответствующая клише, то это Виллидж. Каждый подросток из этой части Нью-Джерси рассматривал этот район как парк развлечений – до него легко добраться на скором поезде, так же как по монорельсовой дороге до Диснейленда. Приезжая туда, они болтались по Вашингтон Сквер Парк, словно Микки и Гуффи по Нет-Нетландии18, там каждый мог увидеть, как они красуются у фонтана – с уродливыми желтыми пакетами Tower Records, заполненными представителями рейтинга «Сорок Лучших исполнителей»19.

Я сам был культурно неграмотен, как тот же Тони Манеро – время для прозрения еще не пришло, и я также поддерживал Tower Records, гордо разгуливая по Бродвею с кричащим желтым пакетом, в котором, по иронии, была как раз та музыка, о которой я узнал от Энсила и его весельчаков. Проезжая на скором поезде от Восьмой улицы до Шестой Авеню через промышленную пустошь Джерси к своему месту отдыха в Харрисоне, я потягивал пиво из темного пакета через соломинку. Физически я путешествовал по воде и по суше, а духовно оставался в вакууме. «Процесс» еще не начался.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 14 ЯНВАРЯ 1985

Мой дерматолог в Мэриленде назначил мне изотретиноин20, и мои тяжелые угри начали исчезать, но вместо этого появилась катастрофическая сухость и шелушение всех слизистых оболочек.

«Процесс» начался.

Я пришел в класс не сознательным и не вдохновленным, и единственное, что меня радовало – это довольно приличные оценки по предмету, который вначале казался пугающим и концептуально непостижимым: пределы, свертка, суперпозиция, экзотермические реакции, адиабатические процессы, коэффициенты отражения, статическое равновесие, частные производные, статистика Ферми-Дирака, скорость по отношению к расстоянию и времени, ускорение и, что важно, понятие энтропии. И это в то время, как мои собратья-художники, вместо того чтобы попытаться измерить, проанализировать и описать мир физически, бесстрашно погружались во внутренний мир бессознательного, а архитекторы оставались там, где кончается один мир и начинается другой.