Между тем, становилось все жарче и жарче, и солнце нагревало сталь немилосердно. Когда жарко, всякая безделица раздражает. Когда я ехал рысью, то звенел и бряцал, как корзина с посудой, и мне это страшно надоело, а как только я хотел остановиться, щит хлопал меня по груди или по спине. Если я пробовал ехать шагом, все мое вооружение скрипело и визжало, как несмазанные колеса. И при всем этом ни малейшего ветерка, так что мне казалось, что меня все время кипятят в печке. Чем спокойнее и тише шла лошадь, тем тяжелее оседало железо, и вес его, казалось, увеличивался с каждой минутой. Кроме того, приходилось беспрестанно перекладывать пику с одной стороны на другую, иначе уставала и рука, и нога.

Когда вы все время обливаетесь таким образом потом, у вас, в конце концов, начинается… начинается зуд. Чешется внутри, а руки снаружи, а кругом тела железо, попробуйте-ка почесать! Сначала вы чувствуете зуд в одном месте, потом в другом, потом зараз в нескольких, потом он перескакивает с места на место и, наконец, начинает чесаться все тело, и вы решительно не знаете, что с собой делать. И как нарочно, когда мне было совсем уж невтерпеж, муха забралась под забрало, уселась на нос и стала кусать его. Я мог только трясти головой, которая и без того уж горела, как в огне. А муха… кто же и не знает, до чего может довести муха! Она переползала с носа на губы, с губ на уши, жужжала и кусала. Наконец, я вышел из терпения и попросил Ализанду снять с меня шлем и прогнать муху. Она сняла шлем, вынула из него все содержимое и затем наполнила его свежей холодной водой. Я с наслаждением напился воды, а остатки она вылила мне за вооружение. Трудно представить себе, какое облегчение я почувствовал сразу. Она поливала меня до тех пор, пока я не смок и не пришел в благодушное настроение.

Хорошо было теперь предаться мирному отдыху. Но на земле нет полного блаженства. Несколько времени назад я сделал себе трубку и приготовил табак, не настоящий, но такой, какой употребляют индейцы: внутренняя часть высушенной коры ивы. Все это у меня было в шлеме, но не было спичек.

С течением времени прибавилось еще одно докучное обстоятельство-мы должны были остановиться из-за погоды. Вооруженный рыцарь новичок не может слезть с лошади без посторонней помощи. Сэнди была недостаточно сильна, чтобы снять меня, пришлось ждать какого-нибудь прохожего. Молчаливое ожидание было бы для меня довольно приятно, потому что материала для размышлений у меня было достаточно. Мне нужно было обдумать, каким образом разумные или даже полуразумные люди могли додуматься до ношения такой, более чем неудобной, одежды. И как могла такая одежда носиться несколькими поколениями, когда было очевидно, что, если я страдал в ней один день, то рыцари должны были страдать всю жизнь изо дня в день. Вот я и хотел серьезно обдумать вопрос о том, каким путем реформировать нелепый обычай и убедить людей в непригодности и даже вреде такого вооружения и такой одежды. Вопрос требовал очень серьезного и продолжительного размышления. Но извольте размышлять, когда рядом с вами сидит Сэнди. Она очень милое и добродушное создание, но может говорить безостановочно, как пущенная в ход мельница, так что голова ваша начинает трещать, как от беспрерывного грохота колес ломовых телег и вагонов в городе. Если бы можно было заткнуть ей рот пробкой, было бы очень хорошо, но, к сожалению, это невозможно – она могла бы умереть. Ее трещотка не умолкала весь день, и можно было думать, что она испортится, наконец, от такой работы, но ничуть не бывало-она действовала, не ослабевая, ее машина могла молоть, накачивать, сбивать, жужжать неделями, не требуя ни смазки, ни продувания. Но в результате ничего не было, кроме ветра. У нее, конечно, не было никакой мысли в голове, даже самой туманной. Она трещала, звенела и болтала, как настоящая пустозвонка. Еще утром я не знал, что она такая мельница, вероятно потому что у меня было много своих волнений, и я не обращал на нее внимания. Но после полудня я несколько раз должен был остановить ее.