Потом осторожно села на лавку спиной к открытому окну. Чутким ухом уловила какое-то движение за окном. Слегка повернув голову, она скосила глаза и залилась краской: на подоконнике сидел Петр с низко опущенной головой. С минуту сидели молча, никто не решался заговорить первым. Наконец, решилась Янка.

– Прости меня, – тихо произнесла она, не поднимая глаз. Петр вздрогнул, быстро посмотрел на ее опущенные ресницы: не смеется ли. Он молча, удивленно, не мигая, глядел на Янку, потом переглотнул.

– Ты… Янка… – он смутился, но тряхнул головой. – Ты…это ты прости, не рассчитал я, – он снова тряхнул головой. – Чепуха, какая! Ведь не то говорю! – он с досадой сжал кулаки. Янка его поняла и тоже уселась на подоконник, глядя на него из-под монеты.

– В общем, виноваты мы оба, – подвела итог Янка. – Я в том, что не разъяснил тебе обстоятельства, а ты в том, что не разобрался.

Петр как-то не обратил внимания на ее слова. Он вскинул глаза, Янка протянула руку:

– Ну, мир, что ли? – она улыбнулась. Он крепко сжал ей ладонь и тоже улыбнулся.

– Я завтра в Переславль собрался, – вдруг сказал он. – Поехали?

– А как же крепость? – спросила она.

– Без меня доделают. Ну, так как?

– Спрашиваешь! – Янка восторженно хлопнула себя по коленке. Потом положила монету на место и спросила:

– У тебя пятака не найдется, к шишке приложить?

– Пойдем, поищем! – засмеялся Петр.

Янка забрала свои вещи, и они вместе вылезли в окно.

– Алексашка-то как? – вдруг спросила Янка у Петра. Он быстро взглянул на нее.

– А ты откуда знаешь? – Петр удивленно поднял брови.

– От верблюда. Зачем ты его побил, Пит? – она вдруг посерьезнела. Он покраснел.

– За тебя. За дерзость его, – раздраженно сказал он. – А вообще, наверное, из-за себя, такая досада была… – он дернул шеей. – Ладно, – он усмешливо посмотрел на нее. – Жив твой защитник, чего ему сделается.

Они дошли до комнаты Петра. Там Янка поставила свои вещи в угол.

– Я пойду, Саньку проведаю. Да и к Наташе тоже надо зайти, спасибо сказать, – она остро глянула на него и вышла. Петр посмотрел ей вслед и покрутил головой.

Янка нашла комнату стольников. Открыла дверь, заглянула. Алексашка прикладывал к разбитому лицу мокрое полотенце и постанывал.

– Ёкорный бабай! – не сдержавшись, воскликнула Янка. – Вот это живопись!

Алексашка вздрогнул от неожиданности.

– А, это ты? Ох! – он опять приложил к лицу полотенце. – Как сам-то? Отошел? – сквозь полотенце спросил он Янку.

– Ты про меня или про Пита? – прищурившись, хитро спросила она.

– Ясное дело, про тебя! – чуть рассердился Алексашка.

– Как видишь! – усмехнулась она. – А ты меня видишь? – она подошла к нему. – Дай-ка посмотрю! – она сняла с его лица полотенце. – Да-а! Пит прям художник-авангардист! Малевич, блин! Конкретно тебя разукрасил! – она стала осторожно промокать ему ссадины, дуя, чтобы не было больно. – Из-за меня, да? – Янка сочувственно посмотрела в глаза Меньшикову. Он опустил голову и кивнул.

– Две оглобли об меня изломал! – вдруг сказал он. – Рожу разбил! Никогда еще мне так не доставалось! – Алексашка, еле улыбнувшись, рассмотрел Янку. – Да и ты, я вижу, тоже не совсем в порядке, – он указал на ее шишку и разбитые губы. Янка смутилась, покраснела.

– Спасибо тебе. Я ведь не поверил, что ты за меня вступишься. И за Наталью тоже спасибо, если бы вы не успели, я не знаю, что бы было, – она пожала руку растроганному Алексашке. – Про Переславль знаешь? – Янка сменила тему.

– Знаю. – Алексашка еще раз смочил полотенце в чашке с водой и приложил к лицу. – Вечером собираться будем, завтра поедем, – он положил полотенце на стол и, охнув, поднялся. Поморщившись, подержался за поясницу и посмотрел на Янку.