По слухам, на базе даже проводили некие подпольные бои, но поскольку никаких трупов не было выявлено – не было и дела, которое могли бы завести правоохранительные органы, которые предпочитали ничего о лодочной базе не знать.

Несмотря на все эти благие дела, Роме, как и в прежние времена, опять не повезло – соперников для него не находилось, кроме как самого сенсея, с коим Рома и тренировался и спарринги проводил. Естественно, учитывая все эти обстоятельства, почему бы Роме было не считать себя крутым малым и пупом всей земли?

– Да хоть бы и я! – напыжился Рома, и попытался придать своему лицу выражение непреходящей значительности.

Николай, в целом, глубоко безразлично относился к Роману, однако сейчас ему было бы гораздо приятнее слышать, как стекло царапает по железу, нежели лицезреть его декадентскую рожу. И он раздраженно сказал:

– Знаешь что, Рома, давай-ка забирай косметичку и вали отсюда подобру-поздорову! Не знаю, что там тебе Нелька наплела, но мне глубоко плевать на брехню твоей сучки!

– Сучки, ты сказал!? Ты назвал Нинель сучкой, говнюк? И ты не хочешь после этого перед ней извиниться? Да я из тебя сейчас отбивную сделаю, мудак ты драный! – И Роман решительно надвинулся своей медвежьей тушей на Николая. – Это не Нинель, это Ксюха твоя – сучка срана…

Договорить Роман не успел – оглушенный ударом кулака в лицо, он стал оседать вниз по стенке, тряся головой, словно зверь, выскочивший из воды, и разбрызгивая по стенам капли крови, полившейся из его носа. Его спесь моментально прошла, он как-то сразу весь сдулся и безоговорочно принял из рук Николая полотенце, прижав его к расквашенному носу.

– А у тебя крепкий кулак, – прохрипел Роман, – ничего себе! Ты, кажись, мне сломал нос …

– В следующий раз я сломаю тебе голову! А нос твой целый, я не сильно ударил, – внимательно посмотрев на лицо Ромы и не обнаружив на нем характерных «очков» вокруг глаз, которые мгновенно образуются при переломе носа, добавил Николай.

– Какого черта ты взъерепенился? – поднял на Николая Роман, вмиг покрывшиеся сеточкой красных сосудиков, глаза.

– Никогда не оскорбляй мою жену! Никогда не говори про нее гадости! Она порядочная женщина! – чеканным слогом, словно вбивая гвозди, проговорил Николай.

– Не знаю, какая там порядочная, – вжимая голову в плечи, начал Рома, – но только вчера, когда тебя не было дома, ей звонил какой-то мужик…

Николай усмехнулся:

– Ну и что? Это, наверное, из Союза художников кто-то…

– Нет, не из Союза – извини-подвинься! Это уж точно. Я слышал на выставках, как тамошние ребята к ней почтительно так обращались: «Ксения Анатольевна, Ксения Анатольевна!» – будто к академику, куда тебе с добром! Ну, иногда, кто постарше – просто «Ксения». А мужик вчера называл ее «Сенюрой».

Рассказывая свою историю, Роман, казалось, упивался тем, что мог подцепить Николая – хотя бы так он мог отыграться за свое унижение.

Николай встрепенулся, по сердцу его пробежал холодный ветерок.

– А откуда ты-то все это знаешь?

– Да мы вчера тут были с Нелькой, я и слышал самолично. Нелька как раз в это время в туалете была, а тут телефон звонит, вот я и взял трубку…

Николай подал руку Роману и помог тому подняться. Роман скрылся в ванной, и оттуда послышалось журчание воды. Потом, умытый, он вышел из ванны, достал из холодильника кусочек льда и, завернув его в носовой платок, приложил к носу. Николай все это время в раздумье мерил кухню шагами – действительно, «Сенюрой» Ксения позволяла себя называть только близким ей людям, ему, сестре, ну и Володе Васильеву, как лучшему другу Николая. И он никогда не слышал, чтобы кто-то, помимо них, называл его жену таким вот образом.