Любопытные вороны спустились с рассохшегося дуба пониже: посторожить, как станет девка скидывать рубашонку. Девка и скинула, оставшись укутанная одним лишь туманом. И принялась танцевать.

Нагое тело плыло в белёсых нитях влаги, пальцы рисовали чародейский узор, и он не пропадал из воздуха, а повисал чёрным густым дымом. Ведьма падала на колени и плавно поднималась; изгибалась, крутила головою. Густые волосы падали на лоб, ладони скользили по бёдрам и груди – ведьма!

Змеи и жабы, нечистики и чёрные птицы, сам туман и тени – всё закручивалось вьюгой, стягивалось тугим узлом. Станет он крепок, как слово колдовское, нерушим, как сама чаща. И тогда ни единый живой человек боле не войдёт в их лес. Тогда навеки разделятся Людье и Безлюдье. Тогда сбережёт ведьма своё царство от тех, кто забыл, как разговаривать с богами!

Лес плясал вместе с Йагой, отзывался на каждое движение, на поворот и вздох… Но не весь. Что-то чужое было рядом, недвижимое.

Ведьма остановилась, вытянула вперёд руки с сомкнутыми ладонями и развела их в стороны, будто бы воду загребла. Туман повиновался, разделился надвое. И открыл взору молодца, что стоял под дубом. Кулаки сжаты, руки по швам… Упрямый!

Какая иная девка кинулась бы прятать свою наготу. Йага же гордо вскинула подбородок. А Рьян стоял перед нею, стиснув челюсти так сильно, что скулы проступили, и не думал уходить!

– Убирайся, пока жив.

– Нет, – спокойно отозвался проклятый.

– Мы не станем тебе помогать. Ни я. Ни матушка. Ни наш лес. Убирайся.

Он поднял на неё глаза. Голубые, светлые – такие не встречаются в срединных землях! И пошёл вперёд.

– Убирайся!

По велению ведьмы, на него кинулись нечистики, но северянин раскидал их, как собак бездомных.

– Пошёл прочь!

А он не отступал. Вот уже совсем близко. Что сделает с нагой беззащитной девкой?

Вот только Йага беззащитной не была. Весь лес за неё!

Туман удавкой захлестнул молодца, тени налетели голодной стаей. А он шёл, как супротив бури, шёл и не останавливался!

Вороны норовили выклевать бесстыжие глаза, водяницы высунули из болота прозрачные руки, вцепились в сапоги.

Рьян упал… оттолкнул жадные длани мертвянок, пошёл дальше.

Молвил бы хоть слово! Молвил бы… Кабы знал, какое!

Старый жрец шёл так к помосту. Не глядя по сторонам, едва передвигая ноги. Шёл к цели, не сворачивая. Йаге помстился нож в кулаке проклятого. Схватит одной рукою за волосы, а второй, с ножом…

– Ни один человек больше не ступит в мой лес! – закричала она. – Ни один!

– Пусть так, – с трудом вытолкнул из горла он. – Пусть не ступит. Но я и не человек вроде.

Ведьма взмахнула руками, к которым приросла тень крыльев, страшный ветер свалил Рьяна, обернул на спину. Утопницы вцепились в рыжие вихры, потянули в трясину. Болото ожило, чавкнуло, норовя заглотить добычу. Чёрное, голодное! Как проклятье…

Не вырваться человеку из ловушки. Человеку не вырваться, а тому, кто нынче зверь боле, чем человек, можно. Рьян зажмурился, впервые призывая проклятье добровольно, и то с готовностью наделило мышцы силой, рвануло молодца вверх, повело к ведьме.

– Йага!

– Уйди! Уйди пожалуйста!

Ох и страшно ей было! Никогда ведовица не хлебала большой ложкой такой ужас! Только там, на площади, возле жреца.

Лес не мог справиться с непокорным северянином!

Рьян стиснул её плечи. Больно, синяки останутся. И рявкнул:

– Прости! Прости меня, слышишь?! Прости, ведьма!

А что ещё сказать, когда в разуме царствует зверь? Он прижал её к себе, тесно-тесно! Горячее тело, нагое, гибкое, желанное!

Собрал в пригоршню её волосы, заставил запрокинуть голову и впился губами в губы.