– Лучше к Холодцову.

– Холодцова в главк перевели. Может, ты в главк хочешь?

Вопрос риторический, Рем промолчал.

– Здесь служить будешь. А числиться в районном отделе, завтра съездишь, удостоверение получишь, оружие… А рабочее место… Товарищ лейтенант, проводите коллегу!

Марфину следовало бы собрать совещание, представить нового сотрудника или хотя бы лично проводить Рема в общий кабинет, но он поручил это дело непонятно кому.

– А получше прикинуться не мог? – уже за дверью, смерив новичка взглядом, спросила она. – Ходишь как халабоша!.. Бли-ин!

Бурмистрова закатила глаза, выражая крайнюю степень недоумения, действительно, как мог начальник управления ходатайствовать за человека, которому даже одеться не во что?

За окном пасмурно, небо темное, а в общем кабинете светло, как на солнце, как будто под потолком лампы для солярия светят. Вчерашний опер загорает, вразвалку сидя за столом, запустил в Рема самолетик. Не попал и сразу же полез в тетрадь, вырвал оттуда лист, да так увлеченно, что язык высунул. Весело парню, а в глазах пустота. Широкий крепкий свод черепа, волосы жидкие, плешь уже просматривается, молодой еще, лет двадцать пять, к тридцати облысеет.

Салицын так же вразвалку боком к своему столу сидит, руки скрещены на груди, сидячая поза Наполеона. На столе чашка, мажор смотрел на Рема, будто требовал подлить ему кофе. Кофта на нем с капюшоном, примерно такого покроя, как у Рема, но куда более высокого качества. И сидела идеально, не то что на Реме.

Из следователей присутствовал только майор в безупречно пошитом кителе. Слегка за тридцать, высокий, статный, аристократический склад лица, родинка над губой смотрелась как мушка на лице у кокотки, вид не то чтобы женственный, но и не мужественный, во всяком случае, буйства тестостерона в его взгляде Рем не уловил. Зато заметил если не добродушную, то близко к тому иронию, майор единственный, кто смотрел на Рема непредвзято, но при этом он ставил не на него. Не видел он в нем перспективы. Бурмистрова задержала на майоре взгляд, даже слегка потупилась. Кстати, они бы неплохо смотрелись, оба в форме, наглаженные и налакированные, благоухающие розами из домашнего зимнего сада.

Бабков стоял у своего стола, небольшая, посаженная на сильную шею голова, брутальная стрижка под ноль, тяжелые и прямые надбровные линии в сочетании с крепким носом, похожие на столик с широкой дубовой ножкой, верхняя губа длинная, тонкая, нижняя покороче и потолще, широкие плечи, накачанные бицепсы, но впалая грудь, плоский живот, длинные беговые ноги. Джинсы с потертостями, поло с длинным рукавом, «сбруя» с кобурой под мышкой, пистолет, как визитная карточка опера. Одежда простая, не брендовая и часы на руке явно недорогие. Маленькие глаза буравили Рема. Так почему-то захотелось сесть за свой стол и превратиться в невидимку. Но стол этот еще не остыл после Холодцова, и Бабков так просто его не отдаст.

– Вот, товарищ лейтенант Титов, можно любить, можно жаловать, – с усмешкой сказала Бурмистрова, глянув на майора.

Хотела, чтобы он оценил ее юмор. А может, хотела чего-то покрепче.

– Ну понятно, что не господин, – фыркнул Салицын.

Взгляд у него холодный, а интеллекта в нем не больше, чем в камере наружного наблюдения. О видеокамере Рем подумал неспроста, Салицын смотрел на него и, казалось, записывал момент, в котором он так браво держался в седле перед новичком. Героем себя чувствовал, хотел увековечить себя на фоне чьей-то невольной слабости.

Но Рем слабым себя не чувствовал, хотелось бы исчезнуть или просто затеряться в этой толпе, но головы он не терял, смотрел, все видел, все замечал, даже выстраивал перспективы на будущее. Мысли выстраивались в ряд быстро, но без суеты. Глядя на Салицина, он подумал о батарее питания для его камер: надолго ли хватит заряда? Более того, этот вопрос заставил его вернуться во вчерашний день. Вспомнил про свою видеокамеру, которая работала ночью, а утром сдохла, потому что ее не заменили. Не смог он, потому что заснул.