Удивительно, но, несмотря на разницу в два года, старше Агафьи Сизовой она не выглядела. Люба Старицкая чем-то неуловимо напоминала погибшую девицу Тихомирову – крайней субтильностью телосложения и мелкими чертами лица. Неудивительно, что они были подругами. Последнее, впрочем, известно только со слов Агафьи Сизовой, и Кошкин поспешил уточнить:

– Вы хорошо знали Феодосию?

– Фенечка действительно скончалась? – она подняла на Кошкина полные слез глаза.

– Да… мне жаль, – неловко пробормотал Кошкин.

– Господи… Агафья так и сказала – и про Фенечку, и про доктора Дмитрия Даниловича – а я не верила до конца… Да, конечно, мы были подругами – Фенечка была самой лучшей подругой на свете… право, не знаю, как стану жить без нее, мы дружили с первого моего дня здесь.

– Мне жаль… – повторил Кошкин еще более неловко.

Если слезы Агафьи Сизовой вызывали в нем толику раздражения, то эту девушку ему было в самом деле жаль. И у него слишком сильно болела голова, чтобы искать тому другие объяснения, нежели наличие у нее хорошенького лица и абсолютной беспомощности перед этим жестоким миром. Даже Мейер не упрекала ее за слезы, а лишь тихо гладила по хрупкому плечу. Таких девушек всегда хочется защитить и пожалеть.

А впрочем, довольно для него дамочек, желающих показаться беспомощными.

– Что вы делали в ночь, когда все случилось? – спросил Кошкин куда более строго, чем стоило.

Люба всхлипнула, ниже наклонила голову, явно ожидая упреков:

– Вам Агаша, наверное, все уже рассказала… мы гадали. Нарочно Агашу позвали для этого. Так Фенечка захотела.

– А вы не хотели?

– Погадать? – Люба неуверенно повела плечом. – Кому же не интересно узнать о будущем? Но, право, я не особенно в это верю. Я лишь хотела поддержать Фенечку.

– У Феодосии были причины… узнать о будущем? У нее что-то произошло?

– Насколько мне известно, нет, – всхлипнув снова, ответила девушка.

А потом подняла глаза на Кошкина и явственно, так, чтобы он заметил, скосила их на сидящую рядом госпожу Мейер.

Неужто давала понять, что не может говорить при начальнице?

Однако. Кажется, у девицы Тихомировой и правда имелись причины для беспокойства. А эта хрупкая Любушка не так уж беззащитна – хитрить она точно умеет. А впрочем, этот талант от природы дан всем женщинам без исключения, даже самым юным.

– Хорошо, – озадачился Кошкин. И вернулся все-таки к намеченному плану вопросов: – Ваша подруга жаловалась когда-то на боли в сердце?

– Нет… но Фенечка вовсе редко на что-то жаловалась. Помню, как нынешней зимой она в жару и ознобе занятия посещала, а после вместе со всеми украшала музыкальный класс к Рождеству. Еще и других подбадривала, чтоб веселее были.

Жаль, но ближайшая подруга однозначно не подтвердила, что Тихомирова страдала больным сердцем: больше работы медицинскому эксперту по доказыванию естественной причины смерти. Но Кошкин сомнениям этот факт не подвергал. Не отравили же ее в самом деле! Кому могла помешать малолетняя девица, почти ребенок?

Когда после допроса выходила Агафья Сизова, Кошкин успел подозвать Костенко и коротко с ним переговорить. Велел сопроводить девушку, пусть и под строгим присмотром госпожи Мейер, до спальной комнаты, а после изъять в качестве улики эту ее заварку из мелиссы. Инциденты с обыкновенной, казалось бы, чайной заваркой в сыщицкой практике Кошкина, увы, уже случались…1

И все же смерть девушки виделась ему трагической случайностью, совпадением с разбойным налетом на докторов. Именно налет с убийством и следовало раскрывать в первую очередь.

– Чья это была идея – отвести вашу подругу к доктору?