Все так и получилось. Я целенаправленно стал собирать литературный материал. Там, где публикаций не было, я какие-то дополнительные вещи сам смотрел. Главной была идея проанализировать изменчивость млекопитающих как изменчивость класса, создать модель исследования изменчивости большой группы животного мира. Диссертация называлась «Опыт изучения популяционной изменчивости строения органов млекопитающих».

Дальше проблема была с защитой. То, что я сделал, не влезало ни в какие рамки. В Институте биологии развития была не к месту популяционная изменчивость млекопитающих. Было ясно, что я не могу защищаться в нашем институте. Решили, что поскольку работа зоологическая, то защищаться надо в Зоологическом институте (ЗИН) Академии наук в Ленинграде. Я поехал в ЗИН, сделал доклад на ученом совете. Чувствую, ничего не получается. Вопросов мало. Потом уже в кулуарах мне кто-то сказал: «Вы напрасно к нам приехали. ЗИН занимается стабильностью. Мы описываем виды. А вы изменчивостью занимаетесь, границы между видами размываете. Не суйтесь к нам, не нужно».

Меня спас Николай Николаевич Воронцов. Воронцов к тому времени был ученым секретарем Объединенного научного совета по биологическим наукам Сибирского отделения АН СССР. Он вроде меня, такой же бунтарь, увлекался хромосомной изменчивостью, видами-двойниками. Все это очень близко к тому, что я делал, но все-таки он был в большей степени генетиком, а я – в большей степени морфологом.

Мы с Воронцовым были в дружеских отношениях с КЮБЗа – с 1949 или 1950 года. В кружке мы познакомились, а дружба и внутреннее соревнование между нами длились всю жизнь. Мы занимались близкими вещами, популяционными проблемами, но с разных сторон. Соревновались и в организационном деле – как продвигаться по науке, и в научном плане: он одно открыл, а я другое.

Спас Воронцов вот почему. Он предложил защищаться в Объединенном совете Сибирского отделения АН СССР. Совет был новым, там легче было развивать и обсуждать что-то совсем новое, что трудно было делать в уже устоявшихся научных центрах. В старых научных учреждениях в Москве или Ленинграде научное поле уже разделено: один – одно исследует, другой – другое. Все расписано, все разложено по полочкам, все полочки научные заняты. Здесь есть возможности для уточнения, детализации, но трудно рвануть вперед в каком-то новом направлении.

Воронцов предложил защищаться в Новосибирске, и это получилось. Оппонентами у меня выступали Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский и Раиса Львовна Берг. Раиса Львовна – совершенно потрясающая дама. Она – дочка академика Льва Семеновича Берга. Это грандиозный российский, дореволюционный еще энциклопедист, автор самой лучшей сводки по рыбам. Он одновременно был ихтиологом и занимался философией науки. Он был идеалистом и, если бы не советское время, развился бы в очень хорошего, мощного эволюциониста. Но не получилось. Раиса Львовна была генетиком из группы учеников Кольцова, из когорты генетиков «Дрозсоора». Она занималась генетикой растений. Очень интересные у нее были работы по популяционной генетике растений, просто потрясающие. Потом она эмигрировала и умерла в США.

Защита прошла успешно. И я на основе этой диссертации «Опыт изучения популяционной изменчивости строения органов млекопитающих» сделал книгу «Изменчивость млекопитающих». Книга была переведена в США. То, что делалось в Советском Союзе, было частью мировой науки. Но мировая наука была где-то там, за железным занавесом. То, что ты сделал в СССР, становилось достоянием мировой науки только после перевода. Перевод книги сделал мне мировое имя. Если «Белуха» была опубликована под именами Клейненберга, Бельковича, Яблокова и Тарасевич, то «Изменчивость млекопитающих» – это моя работа.