Внезапно Ротозеев услышал тихий детский плач, доносящийся как будто бы из… Шура остановился и внимательно огляделся, вмиг став похожим на охотничью собаку, которая учуяла поблизости зайца. Точно! Детский плач доносился из мусорной урны, что стояла в трёх метрах от него. Художник заинтересованно уставился на урну и прищурился, словно стараясь просмотреть урну насквозь. Плач усилился, однако прохожие продолжали как ни в чём не бывало проходить мимо, спеша по своим делам. Шура удивлённо огляделся. «Да что они, в самом деле, не слышат ничего, что ли?! – возмущённо подумал он. – Совсем общество до ручки дошло: ребёнок в помойке слезами заливается, а им хоть бы что!» Впрочем, на мысленный упрёк художника в адрес общества это самое общество ровным счётом никак не отреагировало.

Ротозеев, медленно ступая, приблизился к урне и осторожно заглянул в неё. Там среди пластиковых бутылок из-под колы и прочего мелкого мусора копошился чёрный свёрток. Преодолевая врождённую брезгливость, Шура наклонился к урне и немного развернул тряпьё, в которое был укутан плачущий младенец. В следующую секунду лицо художника исказила гримаса отвращения и ужаса – взгляд его столкнулся со взглядом ребёнка (хотя назвать это существо ребёнком было сложно), который был наполнен какой-то адской злобой и ненавистью. Этот взгляд был осмысленный, чего никак не могло быть, лежи в помойке обычный ребёнок. И ещё кое-что – внешность этого существа была мерзкой и отвратительной, словно он был зачат и рождён не обычными мужчиной и женщиной, а уродцами. Кожа грязно-пепельного цвета, мягкие, будто бы бескостные руки и ноги, чёрные белки глаз, а сами глаза лишены зрачков. Крупные, выпирающие изо рта зубы, губы, словно толстые извивающиеся черви, вместо носа – два небольших отверстия, будто просверленные дрелью прямо в маленькой детской голове. Тонкие пальчики существа заканчивались острыми коготками красноватого цвета.

Конец ознакомительного фрагмента.