Вернувшийся в комнату капрал неожиданно показался ей выше, стройнее и моложе. Теперь ей не было видно, как поредели волосы у него на макушке. Она подумала, что при его росте люди вряд ли это замечают.

Он протянул ей прозрачный стаканчик с водой, она поблагодарила, выпила, дождалась, чтобы он сел за стол, и робко улыбнулась.

– Я поступлю, как вы сказали, и подам жалобу, – чуть увереннее объявила она.

– Мадам, я всего лишь хотел напомнить вам о ваших правах и ни в коем случае не настаивал. Вы описали поступок этого человека, я именно это характеризую как правонарушение.

– Вы правы. Хотя все не так уж и страшно – он же меня не изнасиловал.

– Уголовный кодекс определяет его поведение как сексуализированное нападение. Мадам, поймите, я смогу действовать, только опираясь на вашу жалобу. Я…

– Да-да… – едва слышно пробормотала она.

– Назовите вашу фамилию, имя, возраст и род занятий.

Ну вот. Приехали.

Она всегда знала, что этот момент настанет и она окажется там, где находится сейчас. А ты что думала? Что явишься из ниоткуда, как цветочек, и никто ничего не заметит? Не задаст ни одного вопроса? Ты собралась жить в стороне от людей?

– Савиньи. Виктория. Двадцать шесть лет. Безработная.

Фраза получилась рубленой, как будто ее произнес бездушный робот, набитый электроникой. Паузы между короткими словами призваны были замедлить неумолимый бег времени, оттянуть начало катаклизма, готового обрушиться на ее голову.

Зрачки капрала превратились в два ониксовых шарика, позвоночник, от копчика до затылка, пробил электрический заряд.

Виктория Савиньи.

Перед глазами на мгновение встал пожелтевший плакат, спрятанный за сейфом в кабинете шефа.

Виктория Савиньи здесь, перед ним? Нет, невозможно. Исключено.

Младший лейтенант Робье, некогда заставший начало дела Савиньи, как его окрестили журналисты, первым позвонил Мари и Жаку Савиньи и сообщил им новость. Он услышал на другом конце провода вой и стенания, какие издает умирающее животное, сердце его болезненно дернулось, но радостно-изумленное возбуждение возобладало.

Минут через тридцать супруги явились в жандармерию, Мари увидела Викторию в дальнем углу просторного помещения, и стены словно бы раздвинулись, давая ей дорогу. Зрение несчастной матери помутилось, слезы хлынули ручьем, и на усталом лице отразилась глубокая печаль пополам с неистовым восторгом.

Виктория стояла неподвижно, сунув руки в карманы джинсовой юбки, и как будто терпеливо ждала соприкосновения с двумя людьми, которых не видела больше десяти лет. Жак Савиньи держался сдержаннее жены: он шел, отстав от нее на несколько шагов, и кивал жандармам, а когда встретился взглядом с Викторией, едва заметно прищурился и на его лице мелькнула тень сомнения.

Она ведь так изменилась… Белокурые волосы потемнели, густая челка доходила до резко очерченных бровей. Пухленькая малышка из его воспоминаний исчезла, спряталась за стройной взрослой женщиной, которую с неистовой радостью обцеловывала его жена.

В свете исключительных обстоятельств Виктории позволили вернуться домой. Жандармы приняли две жалобы, которые позже рассмотрит судья. Младший лейтенант Робье предупредил родителей Виктории, что в скором времени ей, возможно, придется снова побывать в отделе расследований.

Молодая женщина устроилась на заднем сиденье подержанного «пежо», через несколько минут ее сморила усталость, и она уснула, прижавшись щекой к холодному стеклу. Всю дорогу до маленькой живописной деревни в горах, где на опушке леса стоял их дом, Мари наблюдала за дочерью в зеркале заднего вида. Она изучала складочки и выпуклости, как океанограф, пребывающий в экстазе от потрясающего открытия в морских глубинах.