– Не поверил… – поставил Антон точку в их разговоре полушепотом. Глаза у него почему-то горели. Э, парень, не собираешься же ты плакать!? – сказал он сам себе и тоже пошел прочь. Желваки ходили взад-вперед под натянутой, полупрозрачной кожей. Здоровая кисть самопроизвольно сжалась в кулак с такой силой, что посинели костяшки на пальцах. Антон ни о чем не думал; он отрешился от всех чувств…

С того случая прошло уже пять лет, а Антон всё хранил его в своем сердце. Зачем? Ну а зачем, к примеру, мы храним старые, уже не нужные вещи, просроченные лекарства и рецепты, поломанные игрушки из детства? Не потому, что они могут пригодиться, и не потому, что мы в них еще нуждаемся, но просто выбросить их не поднимается рука, – мешает какая-то таинственная связь с ними и какая-то сакральная память.

Антон говорил себе, что страдать глупо, всё с самого начала было ясно, и если он во что-то и позволил себе поверить, – так это в иллюзию. Сердце его так и не открылось этой женщине, не распознало в ней мать, – а помогал он ей не потому, что дурак, а потому, что пожалел ее. Ну что она видела в этой жизни? Хоть однажды кто-нибудь из ее дружков позаботился о том, чтобы ее одеть, согреть, накормить?

Пять лет прошло, как с куста, но в жизни Антона мало что поменялось. Интересно, если бы он сейчас умер, – думал он однажды ночью, лежа в своей влажной постели, – как скоро бы его обнаружили? Кто пришел бы попрощаться с ним? Кто бы похоронил его? Ну, обнаружили бы, наверное, быстро, – потому что он непременно кому-нибудь да понадобился бы. Но его похороны были бы чистой необходимостью, тягостной, кстати, для администрации детского дома. Сами похороны были бы скромненькие, очень упрощенные, – но, по правде сказать, Антон и хотел бы, чтобы они такими были. Без лишних людей, без лишних церемоний, без лишней суеты. Ему, разве что, хотелось, чтобы в последний путь его проводил кто-нибудь действительно неравнодушный, родная душа.

Отношений с девушкой у Антона никогда не было. Не то, чтобы он боялся и сторонился представительниц противоположного пола, – так сложилось, что в тех условиях, в которых он жил, в тех сферах, в которых он обитал, девушки не водились. Антона окружали либо женщины много старше его, либо совсем маленькие девочки, – он не мог встретить себе подходящую пару. И потом, он никогда надолго не отлучался из детского дома, только всё по делу, да и вообще он был постоянно занят каким-нибудь очередным поручением, – и так было всегда, изо дня в день, без изменений, без появления в его жизни чего-то или кого-то нового. Может быть, именно поэтому Антон до сих пор не мог забыть того случая с алкоголичкой, – ведь тогда у него появился новый стимул жить. Тот случай, если угодно, разбавил его монотонную жизнь, привнеся в нее новый смысл.

Антон с детства не знал женской заботы и научился во всем полагаться на самого себя, обслуживать, стирать и штопать одежду. Ему казалось, что у него это выходит весьма неплохо, – но стороннему наблюдателю сразу становилось ясно, что нет во всём этом аккуратной, деликатной женской руки. Антон зачастую был неопрятен, – он просто не успевал выстирать свою одежду, а грязнилась она быстро. От тяжелого физического труда он потел, в подмышках появлялись темные разводы, которые, высыхая, превращались в трудно выводимые пятна. Таская мешки с крупами и мукой, Антон покрывался тонким слоем белой пудры. Когда он мел двор, он наметал себе полные ботинки уличной пыли… Порой Антону не хватало времени, а главное, – физических сил, чтобы привести себя в порядок, помыться как следует. Как правило, он всегда делал это наспех. Также наспех и неаккуратно он стриг ногти и бороду. «Подровнял!»» – досадливо говорил он, хотя к слову «ровно» результат имел весьма опосредованное отношение…