– И всё у нас с вами почти по-домашнему. А может быть иначе. Вызов к следователю, повестка, беседа под протокол с уголовной ответственностью за дачу ложных показаний…

– А вы разве следователь? – уловил несоответствие Андрей Андреевич.

Тогда Костюков снова выложил перед ним свое раскрытое удостоверение, где он был запечатлен в форме офицера милиции, и спросил, многозначительно глядя на собеседника:

– Вам известно, что такое документы прикрытия?

Он блефовал, но сработало.

– Понимаете, – пробормотал Андрей Андреевич. – Просто ещё рано…

– Это вы о чём?

– О съёмках этих. О том, чтобы на всю страну. У нас ведь экспозиция новая. Я про Тишковых сейчас говорю. Там ещё много работы. Предстоит атрибутировать некоторые экспонаты.

Что-то у них с этими экспонатами не клеилось. И смотрительница об этом говорила.

– Поспешили вы с этой экспозицией, да? – понимающе спросил Костюков.

– Не то чтобы поспешили, – ещё больше посмурнел лицом Андрей Андреевич, – но все научные изыскания ещё впереди.

– Я вас понимаю, – кивнул Костюков. – Хотелось привлечь внимание к знатному земляку, к Марецкому то есть. Быстренько оформили экспозицию…

– Он ведь нам помогает, – сказал Андрей Андреевич, будто оправдываясь.

Кажется, Костюков нащупал болевую точку, прикасаясь к которой он лишал своего собеседника душевного спокойствия. Экспозиция, посвященная истории рода Тишковых. Что-то там Андрей Андреевич сделал не по науке. Поторопился. Земляку хотел угодить. И от денег невозможно было отказаться. Фасад вон подновили. И стеллажи опять же. Какие деньги на культуру отпускаются, про то известно всем. И вот приезжают телевизионщики. Предлагают снимать фильм про музей. И очень интересуются экспозицией, посвящённой истории рода Тишковых. И что тут должен думать бедный Андрей Андреевич? То ли это недоброжелатели подстроили, то ли само собой так сложилось, а в чём бы ни была причина, в итоге ожидаются одни только неприятности. Экспозиция сырая, собрана наспех, многое попросту неатрибутировано, и если огрехи музейной работы где-то всплывут – на кого потом пенять? Вот и отослал он этих телевизионщиков, чтобы не накликать на себя беду.

– Телевизионщики напористо действовали? – спросил Костюков. – Настаивали?

– Да я бы не сказал.

– Неужто скромные оказались? – не поверил Костюков.

– Без нахальства, – подтвердил Андрей Андреевич. – Интеллигентно всё, по-тихому.

А ведь они себя так и должны были вести, подумалось Костюкову. Потому что им эти мифические съёмки на самом деле и даром не нужны. Съёмки – это легенда. Лишь повод для разговора. О чем? История Тишковых их интересовала? Или Марецкий? Скорее всего, они всё-таки по поводу Марецкого приезжали.

– Кроме съемок, ещё о чём вы с ними говорили?

– О музее.

Надо же, музей их интересовал. Кто бы мог подумать.

– Конкретнее, пожалуйста.

– Спрашивали, давно ли эта экспозиция развернута.

– Тишковская?

– Да, она самая. Еще интересовались, откуда к нам поступают экспонаты.

– А откуда, действительно?

– Надо документы поднимать, – сказал Андрей Андреевич. – Там все зафиксировано: когда экспонат поступил, откуда. У нас учёт.

– А вот как, по-вашему, – произнес Костюков с доверительностью в голосе, – эти люди, которые к вам приезжали, – они действительно телевизионщики?

Андрей Андреевич посмотрел собеседнику в глаза. Хотел бы, наверное, поосторожничать, да понял, что от него ожидают только правдивого ответа, и сказал в сердцах:

– Нет, конечно! Ну какие они телевизионщики, чёрт возьми! Что я, телевизионщиков никогда в жизни не видел, что ли?

Счастья в жизни не бывает. Если вам сейчас хорошо и кажется, что жизнь светла и беззаботна, это всего лишь означает, что вы, забыв об осторожности, просмотрели приближение большой беды, которая вот-вот обрушится на вашу голову. В том, что всё именно так и обстоит, Юшкин нисколько не сомневался. Ещё совсем недавно он жил, можно сказать, в своё удовольствие, пил и ел за чужой счёт, только удивляясь при этом, с какой же стати судьба вдруг повернулась к нему вполне приличной стороной, но ощущение счастья в конце концов испарилось столь же внезапно, как и пришло. И остались только мрак и ощущение чего-то страшного.